От автора
Всё описанное в книге происходит в селе Оленевка Пензенского района Пензенской области:
Есть местечко в Сурском крае
На Ардым-реке,
Где Господь явил святого
В давнем далеке.
Во Введенском храме рос он,
Духом возрастал.
В середине жизни старцем
Чудотворным стал.
(Стихи автора книги ктитора Иоанна-Оленевского храма Елизаветы Михайловны Егоровой).
В центре села сохранились развалины некогда прекрасного Введенского храма. В годы лихолетий богоборцы разрушили его, и только Крест на развалинах напоминал много лет о том месте, где молился дивный чудотворец.
В парке, бывшем барском саду, рядом с развалинами Введенского храма, в 2012 году был заложен храм в честь Иоанна Оленевского. Метрах в десяти-пятнадцати в другую сторону от развалин храма-страдальца восстановлена келья старца. Именно здесь, на этом месте, стояла материнская избушка, где и родился в 1854 году Ваня Калинин. В январе 1918 года избушка сгорела…
Почитатели святого на этом месте уже к лету того же года построили ему на былом пожарище «просторный флигелек» за его святые молитвы. Но во время раскулачивания угодника Божия изгнали из собственного дома, разместив в нем пуховую артель, которая потом, в 60-х годах, тоже сгорела. Теперь и этот домик старца восстановлен.
За храмом, под горкой, купальня и родник, про который он говорил: «Я родился – и родник родился», а за прудом, в лесочке – дуб, на котором, привязанный безбожниками, страдал Иван Васильевич.
Напротив, через дорогу от развалин и кельи, находится храмик (молитвенный дом) Введенской церкви, в котором проводятся все службы и Таинства.
Вниз по улице, метрах в шестидесяти на улице Колончик, дом 7, и поныне стоит старенькая келья двоюродной сестры Натальи, в которой старец жил последние годы.
Святой благодатью согрета,
Оленевка наша живет.
В стихах она будет воспета
А келья ее вознесет.
Жительница Оленевки Валентина Пыжова (+2015 г.)
Похоронен он был в 1951 году на кладбище села Оленевка. К могилке его и по сей день не зарастает «народная тропа».
В этих местах происходит всё, описанное в книге.
P.S. 11 сентября 2016 года каменный храм в честь Иоанна Оленевского – единственный в России – освящен великим чином, и теперь в нем проводятся все службы и Таинства.
Орден
(Праздник прославления Иоанна Оленевского в лике святых)
30 мая 2017 года, село Оленевка, храм Иоанна Оленевского.
Тайну царёву прилично хранить,
а о делах Божиих объявлять похвально.
Тов. 12:7
Собрался народ, съехались священники – все ждут владыку. Коля стоит на дороге, чтобы дать сигнал звонарю, когда подъедет Преосвященнейший Серафим. Парень переживает, нет еще у него навыка звонаря. Юля с Мариной волнуются, да и я тоже. Я с иконой, Юля с цветами, Марина с хлебом-солью – ждем дорогого владыку.
Погода пасмурная, дождит, коврики то стелем, то убираем. И вдруг! Что это? Солнце брызнуло лучами, всё засветилось, колокола нестройно, но радостно зазвонили, всё пришло в волнительное движение. Приехал! Приехал!
Владыка идет по блестящим от дождя плиточкам дорожки, радостный, веселый, благословляет всех. Приложился к иконе Иоанна Оленевского, вкусил хлеб-соль, принял букет огромных желтых роз в прелестной корзиночке, и все влились внутрь храма. Запел хор, и сознание уже не может уследить за происходящим. Так торжественно и вдохновенно началась служба. Потом читается акафист, двенадцать священников держат свечи и новенькие, большого размера книжки акафиста с портретом святого старца. Владыка, стоя на кафедре, начал читать, сердце вылетает из груди от радостного величия происходящего. Господи!!! Слава Тебе, Господи! За три с половиной года Ты построил храм своему святому. И такой славный, высокий, светлый. А акустика! Хор из храма Петра и Павла поет на балконе и звуки льются откуда-то сверху так красиво, так слаженно, что душа трепещет и трудно сосредоточиться на чем-то, как во сне видишь и слышишь всё это и не веришь, что такое благолепие может быть на белом свете: «Радуйся, отче наш Иоанне, теплый молитвенниче и предивный чудотворче». Никогда, ни на каком концерте, ни на каком событии я не чувствовала себя так, как в этот день и час. Боже мой! Боже мой! Хорошо-то как!!!
Владыка митрополит уже говорит слово, подобающее этому празднику, вспоминает, как чудесным образом возник этот храм. Я согласно киваю, ловя каждое его слово, а он продолжает:
– Господь творит чудо нашими руками, человеческими. На этой благословенной земле, этот благолепный храм был чудом построен руками Е.М.
Я обмерла. Дальше уже ничего не слышу. Помню только, что подвели меня к владыке, и тут я услышала: «Аксиос!». Это владыка приколол мне орден преподобной Ефросинии Московской III степени. Я думала, что упаду от волнения.
– Так неожиданно, ну разве так можно? Хотя бы намекнули, – лепетала я смущенно.
– Вот и хорошо: так лучше, торжественней, – ответил кто-то из священников.
Телевидение, корреспонденты, что-то спрашивают, а я как во сне. Очнулась только, сидя на храмовой лавочке, окруженной людьми. Они говорили, спрашивали, поздравляли, рассматривая орден, но что и как, ни за что не смогу вспомнить…
Нет, помню я одну мысль: как это всё здорово, но как было бы хорошо, если бы не люди, а Господь наградил чем-нибудь. Видимо, эту мысль я произнесла вслух, так как услышала в ответ:
— Но это же воля Божия!
А кто-то добавил:
– Ну и отомстит же Вам вражина…
Когда я вышла на улицу, солнце сияло во всё небо. Облака причудливой формы, освещенные предвечерним солнцем, низко плыли над землей и были такой ослепительной белизны, что глазам стало больно. А небо! Голубизна такая, что словами не выразить. Такой ровный, чистый кобальт, разбеленный у горизонта. «И в небесах я вижу Бога», – всплыли в памяти слова Лермонова. Господи! Как я люблю тебя! А достойна ли я Твоей любви? В голове прозвучало «Аксиос!». Ну нет, я не буду думать от этом.
Вернулась в храм. Четыре священника во главе с благочинным служат вечернюю службу. Взволнованная, я не могу сосредоточиться на молитве. Вспомнила, как вчера вечером нянчилась с внучкой, и вдруг почувствовала такое недомогание, что пришлось померить температуру. Было около 40 градусов. Сын, приехавший из Москвы, отвез меня домой. Меня знобило.
Жаль, на службу не смогу поехать, а ведь такой праздник. Прославление Иоанна Оленевского. Накануне праздника всегда малую вечерю с акафистом владыка начинает служить у нас, в Оленевке. Всю ночь я пила чай с малиной. Сын уехал, и через каждый час присылал СМС, а у меня не было сил даже отвечать. Утром почувствовала себя лучше. Лежа молилась. Решила смириться и не переживать, что не увижу праздника. А днем совсем похорошело, выкупила заказанные накануне цветы, каравай «Хлеб-соль» и уехала в Оленевку. Там я уже забыла, что температура была 40 градусов. Что это было?
– Ну и отомстит тебе враг за такую радость! – пошептала мне на ушко «подруженька».
– Я это слышала от Вас 11 сентября 2016 года на освящении храма, – оглянулась я на свою «доброжелательницу».
– И за то он отомстил, разве нет? – кольнула она меня снова.
– Да, уж отомстил, но сегодня я не буду об этом думать!
– А помните, как всё это начиналось? – вступила в разговор еще одна соратница.
– Тише! Ну, не сейчас же говорить об этом. Я и так не могу сосредоточиться на молитве…
…А и правда: как же всё это начиналось?
Как всё начиналось
Слава Тебе за откровения
во сне и наяву!
Акафист «Слава Богу за всё»,
Икос 10
…Помню, уже на пенсии, едем мы с мужем на машине по частному сектору мимо домов (коттеджей) и рассуждаем: «Некоторые дома какие-то несуразные, хотя двух-трехэтажные, богатые».
«Вот если бы мне выпало строить, – подумалось мне, – дома-то получше бы выглядели». Мне всегда нравилось мое образование: художественно-графический факультет в Московском педагогическом институте. Всестороннее образование – можно и рисовать, и моделировать, и чертить, и строить, и детей всему этому учить. Но… В жизни пришлось использовать только малую часть из того, что знала. В общем, жизнь прошла, а мне не выпало строить. Ну, и слава Богу! И так всё хорошо. Слава Богу!
А у Бога, видно, были другие планы.
Может, в 2002-м году, может в 2003-м, точно не помню, но уже после прославления старца Иоанна Оленевского, мы с детьми и внуком поехали на службу в Соловцовку – в село, где стоит храм во имя преподобного Сергия Радонежского, в котором с 25 марта 1946 г. во вновь открытой церкви служил диаконом, а 2 сентября 1946 г. батюшка Иоанн Оленевский воспринял благодать священства, и где сейчас покоятся его святые мощи. Там я купила акафист священноисповеднику Иоанну чудотворцу Оленевскому – желтенькая такая книжечка.
На обратном пути заехали в Оленевку, походили около Креста на развалинах храма, сыну очень понравился парк, бывшая барская усадьба, там паслись козлята. Нам было так хорошо, благодатно, уходить не хотелось. Мы так замедлили, что дочка окликнула нас: пора было внука кормить. Едва оторвались мы от этого места. Что нас там так держало?
В те годы, считая себя уже воцерковленной (4 года отучилась на православных курсах), по вечерам читала акафист Иоанну Оленевскому. От усталости, видимо, впала то ли в короткий сон, то ли в забытье. Я увидела сложенные руки, как перед Причастием, или как на иконе Пречистой Девы «Умиление». Там, где должна быть голова – светлое пятно и абрис плеч. Открыла глаза и зарисовала прямо на страничке, снова читая: «Радуйся, кладезю чудес неисчерпаемый». И снова сон или забытье… И вижу образ Креста сверкающего. Тоже зарисовала. Ну и забыла, конечно, потом.
Дом
Господь дал, Господь и взял,
(как угодно было Господу,
так и сделалось); да будет
имя Господне благословенно!..
Иов 1:21
Мы с мужем ровесники, и на пенсию пошли в один год (он по «горячей» сетке). Первое время занимались внучатами, а я увлеклась живописью. Дача у нас была на Барковке, хорошо там летом, но зимой нельзя жить, домик холодный. Сын решил нам купить настоящий теплый домик где-нибудь в деревне, т.к. на даче зимой редко кто жил, боязно, да и дороги заносит: ни пройти, ни проехать.
Много красивых мест вокруг Пензы: и усадьбы с готовыми домами, и земля, на которой можно самим построить, какой хочешь, домик. В общем, много времени прошло, а мы так ничего и не подобрали, потому что я искала где-нибудь поближе к церкви или, еще лучше, на святом месте.
В нашем Пензенском крае есть заветное местечко – Оленевка. Это родина святого старца Иоанна Оленевского, но церковь в селе была разрушена. И вот запало мне в сердце, что будет когда-нибудь восстановлен этот храм – колыбель святого.
Стали искать мы там домик или землю. Подходящего домика, чтобы жить, не было, а зе́мли, хоть и заросли буреломом, кому-то принадлежат. И чтоб купить такую землю, не найдешь концов.
Нашелся, наконец, домик, земли 38 соток. Смотришь на него с одной стороны: веселенький, в три окошка, настоящая русская изба. Но с другой стороны посмотришь – несчастный такой, согнулся в три погибели в поклоне к соседу, будто молит его: не губи, не губи.
Не услышали мы тогда «печальную мольбу» избушки. Купили. Думали, поднимем домкратами, подведем новый фундамент. Но нет. Потому и клонился домик, что сгнила стена, обращенная к немилосердному соседу, да и печка вся рассыпалась от сырости.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Только потом мы поняли, почему от 38 соток осталось 33. Бедная хозяйка этого домика! Как она терпела всю жизнь от таких соседей. И нам много потерпеть пришлось, пока глава администрации не дал указание решить вопрос с выделением нового участка под строительство дома. Были на выбор предоставлены три участка. Один из них принадлежал тогдашнему главе сельской администрации, но видимо, не узаконенный, и поэтому он предложил его, чтобы спасти свое положение. Это ведь с его «согласия» так безобразничали соседи, попирая права беззащитной бабушки-хозяйки, которая продала нам домик.
А участок главы был хорош: на опушке леса, между Соловцовкой и Оленевкой. Ухоженный, картошку там сажали. Но… те два-то… Один напротив кельи старца на улице Колончик. А второй – напротив разрушенного храма. И то и другое манило своей причастностью к святому месту.
Я рискнула выбрать участок напротив развалин храма. Рассудила так: на старости лет будет близко ходить в церковь. Уверена была, что храм, в котором молился такой почитаемый старец, обязательно восстановят. В общем, поставили сруб на Центральной улице, напротив Креста, установленного пензенскими почитателями Иоанна Оленевского несколько лет назад на развалинах Введенской церкви.
Ну, и попало же мне за такой выбор! Ругал муж, что отказалась от того участка на опушке леса, а взяла какую-то «помойку».
Но – слава Богу за всё! Сруб поставили, надо делать крышу. Бригада попалась несговорчивая. Я требую свое, а они гнут свое. Сердятся на меня, слышу, обзывают чудной старухой. Ну, и есть за что. Дом у меня крестом, вход с огорода. Почему я так навыкрутасничала, сама удивляюсь, а людям со стороны чудным кажется, особенно рабочим (им бы попроще, побыстрее сделать, да и денег побольше получить).
Задуманный дом красивый получался, стройный, пропорциональный, непростой, в общем. Да и события говорили, косвенно, правда, что дом действительно необычный.
Необычность в том, что, когда копали траншею под фундамент, произошло первое событие – нашли иконку медную Николая Чудотворца на глубине полутора метров. Я отвезла ее в город к духовному отцу. Он освятил ее и сказал: «Чудесная икона».
Потом произошло второе событие – нашли Крест напрестольный, тоже, наверное, из меди. Установили, что из разрушенного храма.
И третье событие – это когда рабочие вывели фундамент – и резко очертился крест на земле (так вот я спроектировала).
Еще рабочие рассказывали, что пришли сюда две необыкновенные женщины (думаю, необыкновенность их заключалась в том, что юбочки, наверное, на них были да платочки), и пели что-то, и цветы положили на фундамент. Сказали, что здесь будет храм. Я тогда успокоила рабочих. Убедила, что если когда и будет в Оленевке храм, то через дорогу, на месте, где стоит Крест на развалинах. Все успокоились и забыли об этом.
Вернемся, однако, к сооружению крыши. Капризничают ребята, не хотят делать по-моему. Я буквально заболела, так расстроилась, что, бросив их, ушла через сад, по задам, к тому сгорбленному домику (он так и остался за нами), в котором я ночевала, боясь быть придавленной в любую минуту. Дорога проходила между огородами и кладбищем, на котором была батюшкина могилка. С полчаса назад прошел дождь, земля парилась. Я сняла обувь и босиком пошла по теплым лужам. Вспомнилось детство. Перекрестилась на батюшкину могилку, и стало так хорошо на душе. Я оглянулась. Между садами был виден наш строящийся дом. По карнизу, по строительным лесам передвигались рабочие. Видно было, что они делают всё-таки по-моему. Я почувствовала себя счастливой! Наступая на изумрудно-зеленую, сверкающую капельками дождя, траву, шла по обочинам дороги. Одновременно мне казалось, что я и не наступаю на траву, а как-то двигаюсь по желанию мысли, как в невесомости, что ли. Что за ощущение!!! Снова оглянулась на рабочих, с любовью переводя взгляд с одного на другого.
Что это?! Я так люблю всех и вся! Я иду или плыву, как в замедленном кино. И это никуда не уходит. Чувствую себя молодой и здоровой, но, главное, счастливой. И как-то не удивляюсь этому, как будто это так и надо. Я шла по мокрой, скользкой дороге, а будто бы по теплому шелку… И вот странно, ощущаю себя очень высокой, вижу далеко и четко.
Полевая дорожка кончилась, и я медленно поднялась на асфальтированную дорогу, боясь потерять это чудесное состояние; оно не исчезало. Мимо проходили машины, но они мне не мешали. Я плыла по-над дорогой. О-о-о! «Как прекрасен этот мир», – звучало у меня в голове. – «Господи! Слава Тебе, Господи!».
Вошла в село. Ко мне бросилась стая собак тети Жени (они всегда встречали меня, ожидая угощения). Какие хорошие собачки! Эти грязные, раненые, неухоженные собачки. Присела погладить их и…всё стало прежним.
Выпрямилась, хотела идти, так же далеко видеть, но тут вышла тетя Женя, мы о чем-то заговорили. Дальше помню смутно, по-моему, всё снова стало обычным. Как жалко было расставаться с этим… С чем расставаться? Непонятно, что это было?
…Потом я спрашивала одного мудрого человека. Он сказал, что это Господь утешил ощущением благодати за перенесенные скорби, или за предстоящие. Я подумала: «Сколько скорбей я уже перенесла, неужели еще будут?». «Эти скорби еще не скорби, скорби еще впереди», – был ответ.
Да, сколько было скорбей, искушений до того, как мы этот дом отдали под церковь, и в августе уже была первая литургия. А еще сказал этот человек, что надо молиться за того немилосердного соседа, ведь, если бы не его безчинства, не построили бы вы этот дом, и не отдали бы его под церковь, а так бы и жили рядом с ним и возились бы в огороде, как жуки навозные.
Неисповедимы пути Твои, Господи!
…Вот так мы построили «домик в деревне». Да такой ладненький получился. И приехали мы туда 4 декабря 2008 года «в праздник Введения с розами красными…».
И с тех пор звучало у меня в сердце: «Песнь «Аллилуя» опять зазвучит». Но как-то интуитивно, затаенно…
Дом-храм
И будет прежде нежели они воззовут,
Я отвечу, они еще будут говорить,
и Я уже услышу.
Ис. 65:24
3 января 2009 года Господь послал нам встречу с детьми из Москвы, из Марфо-Мариинской обители, которых мы сопровождали к святому Иоанну Оленевскому.
В тот день мы впервые встретились около кельи с учителями Р.М. и О.М. Они почему-то были грустные. Говорят, скучно жить, некуда сходить, никакого интереса ни к чему:
– Что воля, что неволя, – отшутились они.
Я тогда очень удивилась своим словам:
– Скоро весело будет, некогда будет скучать.
Почему вылетели такие слова? Откуда возьмется веселье, и почему им будет некогда скучать?
В суете жизни эти, смутившие меня, слова скоро забылись, но дела складывались так, что 7 апреля, на Благовещение, было уже первое собрание по поводу восстановления храма, и среди членов этого собрания были те учителя, которые с печальными, даже тоскливыми, глазами прогуливались около кельи Иоанна Оленевского.
Эта келья на улице Колончик была тем единственным местом в Оленевке, оставшемся от старца, которое привлекало православный народ, мятущийся в трудные минуты своей жизни и по привычке отцов и дедов притекавший к этому домику.
Надо сказать, что келья-то была в частных руках, к Церкви никакого отношения не имевших, но приезжавшие сюда люди этого не знали. И слава Богу!
Но вернемся к собранию. В тот день составляли список общины со старостой для подачи его архиерею для благословения. Но и несколько дней спустя списки были еще не готовы, и казалось, что медлим, но на самом деле уже много чего прояснилось.
Самые рьяные начинатели отказались (у нас, мол, свои дела есть). Мы, было, размечтались, что у нас будет настоятель-духовник, молитвенник, но и это только мечта.
Некоторые, проходя мимо нашего, вновь построенного дома (на месте пустыря), признавались, что им почему-то хотелось перекреститься. Уговаривали этот дом отдать под церковь. Потом только выяснилось, что до революции на этом месте была церковно-приходская школа, в которой учился Иван Калинин – будущий святой, чудотворец Оленевский.
В Великий Четверг списки были готовы. Благочинный благословил приезжать в субботу. В такой день!? Господи, помилуй!
В назначенный день он встретил нас так приветливо. Выслушал робкий, даже печальный рассказ учителей о том, что мощи увезли, келья в частных руках, родник потерян, засыпан по смерти старца, от храма остались одни развалины, надо бы восстановить. И вдруг неожиданный, хотя и желанный ответ: «Надо, надо, давно пора».
Как всё гладко прошло, просто чудо! А ведь боялись, что из школы с субботника не отпустят – отпустили; боялись, что не на чем добраться до города в такой короткий срок, на который их отпустили, а доехали на случайной легковой машине прямо до собора; боялись, что не примут, т.к. в храмах подготовка к Пасхе, а приняли. Нас будто ангелы сопровождали. Слава Богу за всё!
Было благословлено после Радоницы с прошением к владыке Филарету (Карагодину), тогдашнему управляющему Пензенской и Кузнецкой епархией, на прием. О-о-о..! Сколько мы трудились: писали-переписывали это прошение. Каждому хотелось в него вложить свое пожелание:
Дорогой владыка!
Обращаются к Вам верующие люди села Оленевки по случаю решения о восстановлении Введенского храма (духовной колыбели Иоанна Оленевского), в котором он около 80-ти лет молился о нас, грешных.
Благословите, владыка, Христа ради, положить начало посильным трудам по восстановлению храма. Святой старец Иоанн родом из Оленевки, и один из приделов храма в Оленевке должен быть в его честь.
Село наше большое, школа средняя, учителя почти все верующие. В школе ведется предмет «Основы православной культуры», но продолжения этому нет, нет церковной жизни.
Еще кризис, безработица. Молодежь в панике, не имеет цели, нет стимула, моральных примеров в преодолении уныния в такое тяжелое время. Люди спиваются.
Предки наши изгнали Бога из Оленевки, и поныне Его у нас нет. Мы переживаем время духовного голода.
Помогите, владыка!
Дайте надежду возродить веру, веру в завтрашний день, веру в жизнь будущего века, веру в Бога. Помогите нам вернуть Бога на некогда святое место.
А еще просим Вашего благословения на то, чтоб окормлял наших Оленевских новоначальных христиан о. Сергий (Лоскутов).
Мы невоцерковленные и немощные (в духовном смысле), поэтому желаем сильного, умного и любящего батюшку, чтобы защищал нас, слабых, от агитации со стороны захватчиков кельи, от раскола и ересей, чтобы через свое служение показывал нам простую дорогу к Богу.
Верующие жители села Оленевка,
чающие покаяния и исправления греховной жизни.
Мы просим Вас услышать нашу мольбу.
…Наивные мы, наивные, ну кто будет читать такое длинное прошение? Было велено переписать и остался только (после Радоницы 2009 года) такой короткий текст:
Его Высокопреосвященству,
Высокопреосвященнейшему Филарету,
архиепископу Пензенскому и Кузнецкому, от
православно верующих села Оленевка
Пензенского района, Пензенской области
Прошение:
Просим Вашего благословения на восстановление храма Введения Богородицы в селе Оленевка Пензенского района, Пензенской области.
В селе много больных и престарелых жителей, которые крайне нуждаются в молитвенном общении.
Верующие жители села Оленевка,
чающие покаяния и исправления греховной жизни.
И список из 50-ти имен, желающих восстановить Введенский храм.
Резолюцию Его Высокопреосвященства, Высокопреосвященнейшего Филарета мы получили с пожеланием найти и подготовить молитвенный дом для временного совершения богослужений. И опять наше восклицание: «Ах, наивные мы, наивные, не видели дороги, по которой придется пройти!». Как обрадовались-то мы тогда: думали, что найдем пока местечко для молитвы – и будет храм на святой земле. А кто построит-то? Этого мы не знали.
И начались скорби. Тогда мы это называли проблемами. Постепенно, по капельке, день за днем, наши «глаза открывались». Выяснилось, что храм должен строить приход или благотворители. Благодетелей не предвиделось, а прихожане… Даже из числа подписавшихся осталась половина. Что делать? Как строить? Где взять деньги?
Но всё-таки «малое стадо» крепилось, вносились различные предложения, одно нереальнее другого, но денег никто не жертвовал. Решили написать заметку в какую-нибудь газету, может, прочитав ее, откликнется чья-нибудь богобоязненная (богатая) душа.
В середине мая намечено было собраться в Оленевке и местным, и городским почитателям Иоанна Оленевского. Мне сначала было поручено написать черновичок, чтобы его отредактировать потом всем вместе. К этому времени мы уже впитали в себя столько информации, особенно из книги С.В. Зелёва о святом старце, что уже не терпелось поделиться этим с тем благотворителем, который будет строить храм. Заметку решили назвать:
«Время собирать камни»
В 1917 году произошла катастрофа: большое общее горе постигло Святую Русь – прогремела революция. Беда пришла в каждый город, в каждое село. Не миновала она и нашу Оленевку.
И в прежние времена не раз была разорена она (Оленевка), но ни Большой кубанский погром 1717 года, ни пугачевщина 1774 года так глубоко и безпощадно не разоряли это заветное местечко, как революция 1917 года.
Она разорила не только село, сожгла не только избы, но опустошила, разворотила души наших дедов и прадедов. И уже не враг извне, а сами селяне разоряли свои самые лучшие и нужные строения: храмы, барские дома, кирпичные заводы, спиртозаводы, конезавод, мельницы, овчарню, пухопрядильную мастерскую, пчельни и т.д., коими прежде гордились и жили оленевцы.
Конечно, не все селяне были разорителями, но это с их молчаливого согласия, те, «кто был никем, а стал всем», изгоняли из села всё самое лучшее и святое. Но самое главное, что люди, как обезумевшие, «изгоняли» Бога из своих душ.
«Разбросали камни» – и не заставил себя долго ждать голод. Голод духовный и мерзость запустения, которая, что греха таить, и сегодня еще пребывает среди нас, заставляя душу унывать, тосковать по Богу.
Настало время «собирать камни». Появилось жгучее желание у жителей Оленевки вновь обрести Бога. И начать «собирание» надо, естественно, с восстановления Введенского храма, колыбели Иоанна Оленевского, да и всех наших предков, где почти 80 лет молился о нас, грешных, святой старец, память о котором все эти годы теплилась в окаменелых сердцах. И вот только теперь возгорелось пламенное желание восстановить этот храм.
В храме села Оленевка (ранее село называлось Введенское) в 1707 году был освящен престол в честь Введения Пресвятой Богородицы во храм. А еще раньше село называлось: Знаменское.
А теперь один из престолов будущего, или, лучше сказать, возрожденного храма, должен быть освящен в честь Иоанна Оленевского.
Только село сейчас бедное и маловерное, и самим селянам не воздвигнуть храм. Поэтому обращаемся ко всем любящим Бога и почитающим Иоанна Оленевского. Просим ваших святых молитв и посильной помощи. Это сокровенное место в Пензенской епархии, где возрастал в духе Иван Калинин, будущий святой угодник Божий. Он освятил своей молитвенной жизнью оленевскую землю.
Потрудимся, Христа ради, братья и сестры, за молитвы святого старца на восстановлении храма, его родовой кельи и святого источника, о котором старец говорил: «Я родился – и родник родился». Иоанн Оленевский своим именем обязывает нас восстановить это святое место.
Вот такой был черновичок. Как радовалось сердце, предугадывая, что еще привнесут в этот текст оленевские члены собрания, т.е. учителя школы и городские гости. Пришел автобус, привез гостей из Пензы, а оленевцы… не пришли. Никто не пришел.
«Что такое, почему? Господи! Помоги, устрой молитвами Иоанна Оленевского, как надо!» – А скорбей-то сколько навалилось: и с мужем, и с детьми, и с внучатами, и с родными…
Правда, несколько дней спустя собрались учителя на крылечке нашего строящегося дома, который впоследствии стал храмом, т.е. молитвенным домом, побеседовали, прочитали «заметку», согласились с каждым словом, даже прослезились, но не добавили почему-то ни одного слова.
P.S. Да будет воля Твоя, Господи!
Заметку нашу ни одна газета так и не напечатала.
Литургия в молитвенном доме
Много замыслов в сердце человека,
но состоится только
определенное Господом.
Притч. 19:21
Нам благословлено было собрать собрание 3 июня. В этот день был назначен и первый молебен. Заволновались, стали готовиться, написали объявление:
Дорогие оленевцы! 3 июня (в среду) 2009 года в 16.00 у Креста состоится первое собрание, посвященное началу восстановления Введенского храма и благодарственный молебен святому Иоанну Оленевскому, который своим именем обязывает нас восстановить это святое место. Встретим священника (секретаря епархии) всем селом, от мала до велика, показав свое искреннее желание иметь снова святой храм в нашей родной Оленевке.
В праздник Иоанна Оленевского 31 мая все пошли в Соловцовку, к мощам. И вся церковь пела:
«Днесь земля Пензенская прославляет Иоанна праведного, в лике новомученников и исповедников Российских просиявшего. Его же молитвами, Христе Боже, спаси верныя люди Твоя».
А потом с активной группой долго беседовали, мечтали, планировали, готовились. И опять искушения. Собрание должно быть в 16.00, а утром уже рассказывали: «У О.М. вспыхнул утюг и сжег шарфик, в котором она собиралась придти на собрание. Р.М. разболелась, что не встать». Меня роза уколола так, что долго не могли унять кровь. Много еще у кого что случилось. Но к 16.00 пришло человек семьдесят. Налетел сильный ветер, прямо штормовой (никто и не помнит, чтоб такое когда было!), опрокинул все вазы с цветами (мы потом их без воды привязали к оградке у развалин), сорвал облачение с аналоя, скатерть со стола. Но все только смеялись. Молебен был такой одухотворенный! Так хорошо помолились! Слава Богу! И на нашей улице праздник!
И что отрадно: и на собрании, и на молебне были дети. И такие они были красивые, восторженные. И если так хороши были девочки в платочках, то как, должно быть, просияла душа, соприкоснувшись с благодатью Божией!
А благодать была. Это чувствовалось по взволнованным лицам и по всеобщему молчанию. А когда служил молебен благочинный о. Сергий с диаконом Димитрием, то даже мурашки бежали по коже. Слова молебна проникали в самое сердце, хотя свирепый ветер изо всех сил пытался заглушить их, но не мог:
«Величаем тя, святый праведный отче наш Иоанне, и чтим святую память твою; ты бо молиши за нас Христа Бога нашего».
Видно, крепко молит о нас Иоанн Оленевский, и теперь своим именем возжигает в нас желание восстановить это святое место.
Невыносимый ветер прогнал нас всё-таки в парк, спрятаться за деревья, и собрание продолжилось в затишье. Вопросы, речи, выборы, протокол… Вот так прошло первое собрание, а дальше труды, Господи, благослови!
Да, запомнился рассказ одной селянки:
– На месте нашего, вновь построенного, дома прежде был пожар: на раскаленном пепелище икона Божией Матери стояла среди жара «целехонька».
Она сказала, что икона на Хохловке, поискать бы…
* * *
Всё лето я, как на горячей сковородке: визиты в епархию по устройству молитвенного дома, огород, внучка. Сыну рассказала про церковь – он не возражал. Потом выяснилось, что нам продали «грязный» участок, и стало быть, дом мы построили на чужой территории. Это я скрыла от сына и от мужа. Одна мучилась по судам. Кто только надо мной не издевался!
Кое-что всё-таки пришлось сыну сказать, и он (чего я и боялась) очень разволновался по поводу дома (как бы не отняли). Меня это прямо «обожгло», тоже вдруг стало страшно, но пока я его убеждала, что по молитвам батюшки, Бог даст, всё устроится – сама несколько успокоилась. Но ненадолго. Выходные кончились, сын уехал в Москву, а я опять в круговерти: рабочие попались никудышные. Что же с ними делать? Господи, управь, как надо. В начале июля у мужа опять сердечный ритм сорвался, опять, Господи, помоги! И помогает, как ни странно!
На собрании постановили: искать место для молитвы. Оленевцы, долго не думая, стали уговаривать меня отдать новый дом под церковь; мое-то сердце готово, но я не одна, а муж? А сын? – он ведь его для нас построил!
Обстоятельства так зажали, а я пыталась, как всегда, выйти с честью из всяких затруднений. Но… Видимо, Господь предоставляет мне возможность сдать экзамен на смирение, а я никак не могу сдать его. Господи, помилуй, ослабь, помоги мне, двоечнице!
Так хочется побеседовать с кем-нибудь, кто сумел бы навести порядок в моей душе. Мой духовный отец уже старенький, за 80, жалко его безпокоить, утомлять своими проблемами (он уже весь в ином мире).
Около мужа ходила со всех сторон, пытаясь объяснить ему, как было бы хорошо отдать дом под церковь. Он сначала даже не понимал, о чем я говорю. Да это, конечно, трудно укладывается в голове. На что я надеялась?
Когда он всё-таки понял, о чем речь, сказал:
— Это кто же вас, дураков (он был уверен, что и сын так решил), надоумил выстроить дом, а потом отдать его, чтоб превратить в проходной двор?
Так на кого же я надеялась?
– Господи! На Тебя! Научи, Господи, меня говорить с ними правильно! И помоги ему понять меня. Научи меня, Господи, терпеть, смиряться, любить, Господи! Помилуй мя, Господи!
Пошла всё-таки к духовному отцу благословляться, хотя чувствовала по прежним разговорам, что не благословит. А он благословил!
* * *
Сколько было приготовлений к первой литургии, вспоминать страшно. 6-го августа сын из Москвы приезжал; были на службе в Соловцовке, было очень холодно, сквозняки. Заболели, а 8-го августа, в субботу, была назначена литургия у нас, но…
Во второй раз отложили, может, из-за нас, т.к. разболелись. Да нет. Размечталась! Сын уехал только в понедельник, а службу назначили на 15-е августа. Великомученик и целитель Пантелеймон помог. В последние дни столько дел, Господи, благослови! И благословил! Свершилось!
Первый раз после закрытия Введенской церкви в 30-х годах служили литургию в Оленевке. Сколько раз переносилось! В третий раз только произошло это событие. А ведь только в апреле мечталось о чем-то хорошем, чему и названия-то тогда не было.
Так трудно было в последние дни, но… С помощью Божией всё как-то управилось, хотя иногда казалось, что ситуация безнадежна. Даже утром 15-го августа, когда Т.П. с В.И. поехали за батюшкой, оказалось, что всех не поместить.
Я так начала переживать, метаться, а потом остановилась, мысленно попросила Иоанна Оленевского всё устроить как надо.
И… Неужели даже этой мысли достаточно? Всё так хорошо получилось!
Служил о. Сергий с двумя дьяконами, пел хор из пяти человек. Правда, «расходы»… Ну, да управлялось же до этого, управится, Бог даст, и на этот раз.
Служба была впечатляющая. Молились как-то благоговейно, горячо, на коленях, со слезами. К Причастию и меня Господь допустил. Слава Богу! Потом крестный ход, останавливаясь у Креста (на развалинах храма) на панихиду, потом прошли до кельи – и обед. Слава Богу!
Все мы у Бога в очах
«Воззови ко Мне – и Я отвечу тебе…»
Иер. 33:3
…Р.М. заболела. Уж третью неделю лежит, все бока отлежала. Вроде конкретно ничего не болит, а сил совершенно нет. Хоть помирай. Да и немудрено. Столько бед свалилось на голову!
Тоска… Не может даже в церковь сходить, там всегда облегчение.
Вот и взмолилась Р.М.: «Господи! Дай мне силы дойти до церкви, я бы Иоанну Оленевскому помолилась, на могилку бы сходила и к мощам. По его молитвам всегда помощь приходит».
Утром встала, прибрала себя, как могла, поприличней, и пошла в церковь (в молитвенный дом) в Оленевке. Тогда не было еще и в мыслях, что храм в честь святого старца построится.
На вопрос: «Как здоровье?» – с удивлением отвечала: «Слава Богу! Вот, до церкви дошла, а обещала Богу, что и на могилку, и к мощам, но видно, больше-то не осилю»… А всё-таки и на могилку пришла с той свечой, которая в церкви не догорела (на новую свечу и денег-то не было).
Зажгла свечу, поет величание, а ветер налетел – погасил свечу, зажечь больше нечем, спички кончились. Загрустила: «Батюшка, может ты обиделся, что огарочек принесла?». Постояла, постояла, опять решила петь – без свечи. А она возьми да возгорись. Вот радость-то! Услышал старчик – утешил. Поет. Опять порыв ветра – опять свеча погасла. Обидно, конечно, решила всё-таки допеть, повеличать святого. А тут взгляд упал на любимый стих Иоанна Оленевского (к оградке прикреплен на бумажке заламинированной). Дерзновенно запела его:
Горе ли в жизни какое случится,
Или тоска посетит тебя вдруг,
Или нужда в твою дверь постучится,
Богу молися, мой друг!
Или обида до сердца коснется,
Или тяжелый недуг,
Или надежда твоя разобьется,
Богу молися, мой друг!
Или в душе твоей станет порою
Холодно, пусто вокруг,
Иль ошибешься ты в жизни тропою,
Богу молися, мой друг!
В жизни кому ль не пришлось ошибиться,
В трудном, далеком пути,
Господу нужно усердно молиться,
Путь Он поможет найти.
Брат мой страдающий, горя не бойся,
Горе – лекарство души,
В скорби под Божию руку укройся
И помолися в тиши.
Вечного здесь, на земле, не бывает,
Всё покидает нас вдруг,
Милость же Божья вовек пребывает,
Богу молися, мой друг!
Все мы страдаем, душою разбиты,
Все мы в печалях, грехах.
Но мы у Бога с тобой не забыты,
Все мы у Бога в очах.
С нами Он в тяжкую пору страданья
Крест нам, опора в пути.
Но не теряй же, мой друг, упованья,
С верою к Богу иди.
Скоро окончится буря сей жизни,
Темная туча пройдет,
И над тобою в Небесной Отчизне
Вечное солнце взойдет.
«О, какие слова! И как вовремя! Спасибо, батюшка!». Слезы блеснули в глазах, а свеча снова вспыхнула. «Господи!» – только и могла вымолвить. А в мыслях: «Я же к мощам обещала, но видно, и на том слава Богу. В Соловцовку-то далеко, не дойти».
Вышла на трассу. Хорошо-то как! Солнышко теплое, ласковое такое, и всё-таки осадок какой-то: «Не смогу к мощам дойти».
Навстречу машина с опущенными стеклами. А из машины недовольный крик женщины: «Ну, куда же ты повернул? Надо было прямо, чуть левее, а ты направо!». Останавливаются:
– Женщина, – спрашивает мужчина, – в Соловцовку к мощам как надо ехать?
Р.М. уже ничему не удивляясь, говорит:
– Поехали, покажу, только на обратном пути в Оленевку заедем, в музей.
Птичка
Господь знал, что человек заблудится
на тяжком пути мирской жизни,
если не будет праведников,
и во множестве воздвигал их во все века.
Святитель Лука Крымский
Это было в праздник обретения мощей старца Иоанна Оленевского, 31 мая 2010 года. Меня попросили сопроводить автобус с паломниками на праздничную службу в Соловцовку с заездом в Оленевку во Введенскую церковь и в музей старца.
Священник из Благовещенского храма специально назначил молебен пораньше, чтоб заехать на родину святого и, не торопясь, провести экскурсию по всем святым местам этого угодника Божьего. Автобус большой, на 40 человек. Среди них оказался и С. Зелёв, автор книги «Иоанн Оленевский и его время», с невестой. Вот как хорошо! Всю дорогу мы с ним попеременно рассказывали об Оленевском чудотворце, читали акафист. Среди множества повествований из жития святого старца С.В. упомянул и рассказ о птичке. В этой интересной беседе доехали хорошо, время пролетело быстро, и на экскурсию осталось предостаточно. Начали с музея, благословясь.
Начало службы в Оленевской церкви в 8.00. Владычная служба в Соловцовке в 10.00, а мы приехали в 7.00. Всё складывалось как нельзя лучше. В то время у нас еще не была восстановлена родовая келья Иоанна Оленевского, и музей ютился в боковой комнате молитвенного дома.
Помещение было хоть и небольшим, но достаточным, чтоб вместить целый автобус – «в тесноте, да не в обиде». Открыли все окна, слушали с замиранием сердца, некоторые даже вскрикивали: «Ой, даже мурашки побежали!». По молитвам старца Господь творит такие чудеса, что поневоле придешь в изумление.
Но чаще всех вскрикивала женщина:
– Не опоздаем ли мы на службу владыки?!
– Нет, не опоздаем, раз было благословлено заехать на родину старца и посетить его святые места, ибо Господь так всё управит, что везде успеем.
Да и настоятель Введенской церкви ради паломников согласился, что, если будет необходимость, задержать начало службы. Прихожане молитвенного дома, кто пораньше пришел, тоже слушали с замиранием сердца, хоть и не в первый раз.
Но этот голос, который боялся, что мы опоздаем в Соловцовку, так напрягал слушателей, что некоторые тоже забеспокоились: «Не опоздаем ли?». В общем, без десяти минут восемь вышли из музея и уехали в Соловцовку, так и не посетив никаких других значимых мест на родине старца.
В Соловцовке народу много, в большом храме так же тесно, как в маленьком музее. Долгое ожидание. Приехали-то ведь почти за два часа до назначенного начала службы. Пошел ропот среди паломников: «Лучше бы в Оленевке посетили святые места». За два часа ожидания несколько раз выходили из храма: дышать было нечем от тесноты.
На улице постоянно спрашивали меня то об одном событии из жизни святого, то о другом. Хоть и в беспокойной обстановке, но всё-таки добрали информации. Так заинтересовавшей новоначальных Сергей Зелёв обещал сопроводить их на могилку святого в Оленевке и сказал, что если будет там хоть один православный человек, нуждающийся в его помощи, то старец обязательно «птичкой прилетит».
Праздничная служба кончилась, и писателя с невестой кто-то пригласил в гости. Паломники огорчились, но Сергей попросил меня сопроводить их на могилку. Всё управилось. Кто откажется послужить Христа ради Иоанну Оленевскому?
Автобус остановился у кладбища, и люди гуськом пошли по тропинке, растянувшись от самого входа до могилки. Мне удалось первой подойти к месту первого погребения. Сердце ликовало. Внутренний голос радостно здоровался с батюшкой, но что это?! На кладбище тишина, даже мушки никакой нет…
«Батю-ю-ю-шка-а-а!!!» – завопило сердце. А мне: «Ишь чего вздумала, прилетит к тебе батюшка, нашлась какая…»
И опять сердце взмолилось: «Батюшка!!!.»
Если бы с такой дерзновенной силой вслух прокричать, то, наверное, в Пензе было бы слышно. А Пензу видно от батюшкиной могилки, прямо как на ладони, хотя расстояние по прямой километров 20.
– Батюшка! – не унималось сердце, а люди уже подходят, собираются покучнее вокруг оградки.
«Батюшка, миленький, не посрами, я знаю, я грешная, недостойная, но ради людей…»
Смотрю на Крест, слезы готовы брызнуть из глаз, спиной чувствую давление жаждущей чуда толпы, а может, нуждающейся в помощи? Почему-то всё смятение мгновенно улетучилось, от слез не осталось и следа, мы запели величание и вдруг: – Фр-р-р, – прилетела малюсенькая серенькая птичка и села на сухую березку (накануне была засуха, почти все березки посохли).
– Вот и батюшка! – говорю, как ни в чем не бывало. – У кого есть какая нужда, благословитесь, батюшка всё управит.
И люди, под стать мне, без тени сомнения, как дети, начали просить:
– Батюшка! Благослови дочку замуж.
– Угодничек Божий, вымоли мне здоровье, чтоб я могла детей поднять.
И на каждое прошение птичка:
— Ти-ти-ти, ти-ти-ти, – прямо отвечает.
Люди осмелели, стали благословляться, то на переезд, то сына в армию, то…, и т.д., и т.д. И каждому птичка говорит:
– Ти-ти-ти.
Наконец, все притихли.
– Все благословились? – спрашиваю.
– Все, батюшка, благодарим, слава Богу! – загалдела толпа.
– Фр-р-р, – птичка улетела.
Все довольны. Еще раз спели величание, уж как умели, и гуськом пошли к автобусу. И только, когда все уселись, повисла такая тишина! Только теперь люди осознали, что произошло. А тот недовольный голос, что торопил нас выйти из музея:
– Подумаешь, птичка, случайность!
– Случайность?! – возмутились паломники, очнувшись от изумления. – Да ведь это же соловей!!! Да ведь соловей никогда не садится на открытое место! Эту маленькую птичку редко кому пришлось видеть. Да и песнь у соловушки, Богом данная, какая?! Да и поет-то соловей когда?!
Столько восклицаний и вопросов. И вот, один из них:
– А с чего вы взяли, что это батюшка?
А взяли из батюшкиных последних слов. Умирая, старец утешал плачущих:
– Не плачьте, приходите ко мне на могилку и рассказывайте все свои нужды и горести.
– Батюшка, да ты же нас не услышишь, ты же нас не увидишь!
– И увижу, и услышу, я к вам птичкой прилечу!
Про козу
Мы должны быть уверены,
что Промысел Божий всегда
о нас промышляет и устрояет к пользе,
хотя и противными нам случаями.
Прп. Лев Оптинский
Николай Рубцов когда-то сказал: «О чем писать? На то не наша воля». Но если уж у великих не их воля, то у нас, простых, тем более. Ну, разве по моей воле родился вот этот сюжет про козу с козлятами? Рассказать? Тогда слушайте.
Это было в первый год, как мы служили в молитвенном доме Введенской церкви. Служили только по субботам или в воскресенье, иногда и в праздники. Постоянного батюшки (настоятеля) у нас тогда еще не было. А чудес было много. За множеством дел забывали их записать или вообще забывалось. Это уж позже меня благословили писать обо всем значимом. А этот случай я записала бы и без благословения. Может, потому, что он просто занятный, а может – значимый.
В одно из воскресений приехали в Оленевку две женщины, мать с дочкой. Они хотели попасть на исповедь, но у нас не было службы. Они расстроились. Чтобы их утешить, мы предложили им сходить в Соловцовку. Они отказались, говоря, что уже были там. Им стыдно было идти опять к тому же священнику. Как потом выяснилось, стыдиться им было нечего, но тогда они наотрез отказались. И еще проблема была в том, что машина за ними заедет только после обеда из Пензы. Сами-то они из Саратова, и попросили соседа завезти их к Иоанну Оленевскому, а на обратном пути забрать.
Хоть и некогда было гостей развлекать: «Осенний день год кормит», – говорит пословица, надо огород убирать, но как-то мало-помалу и чайку с ними попили, и на могилку сходили, и в келью. В общем, из всех разрозненных повествований сложился такой сюжет (рассказ).
Старшая, Валентина, держала козу. Дочка ее, Вера, училась в медицинском институте или училище, не помню точно.
Так вот, эта коза-кормилица и помогала дочку обувать-одевать. Училась девочка хорошо, стипендию получала, да какие это деньги!.. Жили они на окраине города, где-то между Саратовом и Энгельсом, в своем доме. Козье молоко дорогое, да еще коза была какой-то редкой породы, каждый год приносила козленка, вернее, козочку, которую продавали за хорошие деньги. Да еще Вера подружку, однокурсницу свою из района, пригласила на квартиру. Уговорила ее уйти от прежней хозяйки за меньшую оплату, да и веселее вдвоем.
В общем, жили – не тужили: сладко ели, мягко спали, одевались тепло и красиво. Как-то незаметно для себя стала Валентина молоко продавать дороже всех: мол, коза у меня редкой породы, молоко целебное. И с подружки Вериной за квартиру брать стала больше. Тоже причина хорошая: дом с садом и огородом; овощи и фрукты бесплатные, да и молоко, когда не продаст, даром пила. Целебное ведь молоко-то…
В общем, денежки скопились. Дочка познакомилась с парнем из богатой семьи, и мать решила купить дочке норковую шубу к окончанию института, или училища, не помню.
Коза вот-вот должна принести козочку. Ждали с нетерпением, шубу-то уже выбрали, несколько раз ездили в магазин, все мерила Вера, да и подружка примеряла. Продавщицы сначала принимали их охотно, видели в них состоятельных покупателей, а потом уж коситься стали.
Ну, наконец-то, коза принесла долгожданную козочку. Приехали покупатели, уж и деньги отсчитывают, а сынишка их говорит, что это, мол, не коза, а козел. Валентина даже голос повысила: «Наша коза только козочек приносит». И на второй год тоже был козлик, а они не в цене. Приуныли.
Закончили учебу, подружка уехала, и жених как-то отстал. Совсем загрустила Верочка. Мать, души в ней не чая, металась среди советчиков всяких. Наконец, кто-то посоветовал в церковь сходить, Богу помолиться, чтоб удача вернулась. В Саратове они постеснялись идти в храм. Дочка боялась встретить там знакомых, стыдилась даже платочек одеть. По случаю приехали в Пензу, в Митрофановский храм.
Вера вспоминает: «Я думала, сквозь землю провалюсь: так боялась поднять руку для крестного знамения, озиралась по сторонам. Мне показалось, что я делаю что-то стыдное. Успокаивало только то, что мы в чужом городе».
Валентине тоже было не легче, но она всё-таки подошла к исповеди. Не помня себя, сбивчиво что-то рассказала про свою жизнь, про козу и вообще про неудачу. Старенький священник что-то говорил ей, но она не помнит, была как во сне. Но всё-таки одно предложение врезалось ей в память: «Не в Бога богатеешь!». Она почему-то перечила: «Я крещеная, в Бога верю». «А живешь без Бога», – еле слышно сказал он, а она разрыдалась так, что дочка испугалась, старушки-хлопотушки водички святой дали, и советов не забыли надавать.
Один из них Верочка запомнила: «Надо к старцу Иоанну в Оленевку съездить». На обратном пути и все, кто ехал на этой машине, согласились на могилку заехать. То ли благодать коснулась их душ, но стали они частенько заезжать в Оленевку, благо, что это по пути из Саратова в Пензу.
Удивительное дело, но коза, наконец, принесла козочку, дочка устроилась на работу, опять взяли девочку квартирантку – набрался капиталец.
За шубкой в Пензу решили поехать. Всё хорошо, только соседка перед этим настроение испортила. Просила денег взаймы: у нее дочка болеет, скоро ехать в Москву на операцию, а денег не хватает. Валентина посоветовала ей съездить в Оленевку к святому старцу. Он поможет, помолись. Соседка поблагодарила и бросилась искать, с кем бы ей до Оленевки доехать.
Едут Валентина с дочкой в Пензу, по пути по привычке заехали в Оленевку на могилку. Там лавочка, столик: поели, попили. Перед тем, как в машину садиться, Вера пакетик с объедками бросила в кучу мусора около кладбища: старые кресты, засохшие венки, оградки, цветы. Еще замечание ей сделали, что это, мол, не для объедков куча.
Приехали в магазин. Выбрали. Шубка еще краше, чем в Саратове, и Верочка расцвела, глаз не отвести. Уж теперь-то она найдет жениха! В таком виде никто мимо нее не пройдет. Мать пошла в кассу чек пробивать, а Верочке и снимать не хочется, была бы зима, прямо так бы и пошла.
Вдруг слышит крик материнский, ну, прямо, душераздирающий. Денег в сумке не оказалось. Валентина их так замаскировала, сверху старой тряпочкой обернула, чтоб в глаза не бросались, когда сумку надо будет открывать. Так не хотела пакет с едой в сумку класть, но решила, ничего, никто не увидит, даже если и увидят, подумают – тряпка какая-то.
В то время как у Валентины с Верой беда случилась, в Оленевку приехали из Саратова мать с дочкой-малолеточкой. Иоанна Оленевского они раньше не знали, и им хотелось побольше о нем узнать.
К тому времени мы уж и родник восстановили, и родовую келью старца, и службы в молитвенном доме постоянные. И такие чудеса на роднике святого старца происходят! Есть что рассказать. Они слушали, слушали и говорят: «А с нами тоже чудо произошло». И рассказали.
Они из Саратова. Дочка Оля больна и надо им в Москву на операцию ехать, а денег не хватает. Добрые люди понемногу собрали, но это очень мало. Решили продать гараж (от мужа остался, он бросил их), но что-то покупателей всё не находилось. Время шло, и решили они попросить денег у богатой соседки взаймы. Та резко отказала и сказала, что Иоанн Оленевский поможет.
– Ну, что, помог? — спросили мы.
– Помог. Мы его так просили, так просили…
– И каким же образом он вам помог?
– Удивительным образом, – сказала мать, а дочка вся сияла, вприпрыжку бегая вокруг матери. Говорить она почему-то не говорила.
– Мы сначала на могилку в Оленевку зашли, как нам и сказали. «Газелька», с которой мы приехали, поехала в Соловцовку, обещали заехать в Оленевку и забрать нас, а мы пошли на могилку.
Дочка все смеялась, играла. Мать еще поругала ее:
– Не к добру разыгралась.
Перед входом на кладбище куча мусора, засохших цветов, и тут заблестело что-то на старых венках, и дочка побежала туда. Мать заругалась на нее:
– Стрекоза, вернись! – строго, но с любовью требовала она. Обычно послушная девочка теперь как будто не слышала. От кучи она уже не бежала вприпрыжку, а летела стрелой. С размаху врезалась головой в мамин живот.
Мать еще шлепнула ее по спинке:
– Оля, какая ты сегодня непослушная!
А Оля закружилась опять, как солнечный зайчик, какая-то тряпочка отлетела от нее, и тогда мать увидела в ее руке пачку денег. Если девочка, не переставая, кружилась, прыгала, смеялась, то мать замерла в изумлении с открытым ртом и распахнутыми огромными глазами.
– Ты где взяла? – наконец опомнилась Настя. Дрожащие ноги не держали ее.
У Оли была маленькая иконка Иоанна Оленевского, которую дала соседка. Она показывает ее маме и знаками дает понять, что это он дал. Долго сидели они на лавочке около могилки старца.
– Как молиться, как благодарить? – не умеем.
И это еще не всё. Недавно приезжали к нам Валентина с Верой на «крутой» машине. Удивились, как мы скоро храм в честь Иоанна Оленевского построили, на кирпичики записали всю родню, и свою, и Верочкиного мужа.
Когда они потеряли деньги, без которых не смогли шубу норковую купить, стали в церковь ходить, читать православную литературу, воцерковляться, в общем. Тогда и вспомнились слова старенького священника: «Не в Бога богатеете». Смирились, но Верочка всё-таки грустила: красота ее цветет, а никого не радует. Коза опять принесла козочку. Но шубу что-то покупать расхотелось, копили на свадьбу, на приданое. Появился новый молодой человек: проходу не дает, замуж зовет, но уж очень против, что Вера в церковь ходит.
С паломнической группой поехали они к Иоанну Оленевскому благословляться. Сошли у кладбища, их осудили, что в Соловцовку не поехали, да и они как-то чувствовали, что неправильно сделали. Ноги сами привели по знакомой тропиночке к могилке. Помолились: «Батюшка, прости, не поехали почему-то к святым мощам твоим, хотели здесь спросить по старой памяти: что делать?».
В это время подошли двое парней, тоже просить молитв старца, чтоб вымолил он у Бога одному из них (Саше) невесту благочестивую. Друг-то его священник, женат, деток двое, счастлив, и его к Богу приобщил. А вот Александр жены не нашел.
Дальше что-то молитва не пошла у Веры, застеснялась, уступила ребятам местечко у калиточки. А один из них прямо наткнулся на угол оградки, заглядевшись на Веру. Да и Веру пронзила мысль: «Может, это он?».
В общем, с ними и к мощам съездили, и в Саратов вернулись. С тех пор больше не расставались.
– А где же тогда твой муж? – спрашиваем Веру.
– В источник пошел, купаться с другом.
– А вы что же?
– И мы сейчас пойдем, умоемся.
– А купаться?
Вера зарделась, затаенно улыбаясь.
– Она бережется, – сказала Валентина, – ребеночка ждет.
Мы укоризненно-ласково посмотрели на них, и они, опомнившись, загалдели:
– Да, действительно, от кого беречься-то? Батюшка, прости. Ты благословил, вымолил нам такое счастье, ты привел нас к Богу, а мы… – Заторопились к роднику, а Вера, оглянувшись: «Вы откроете нам келью-музей? Потом?»
– Конечно, откроем, всё для вас во славу Божию.
P.S. Святитель Лука Крымский писал: «Трудно нам, нынешним христианам, стоять и держаться против буйных ветров безбожия, но нас укрепляет
Всемилостивый Господь памятью о жизни и подвигах множества святых. Если бы не было избранников Божиих, горящих любовью и верой в Него, то жалкой, несчастной и темной, как осенняя ночь, была бы наша жизнь.
Кто согрел бы наши сердца, на которые тяжко действует холод жизни? Кто явил бы нам правду и свет, повел бы по страшной дороге жизни греховной, мирской? Кто укрепил бы нас в вере? Кто, если не эти светочи?».
И у нас есть такой светоч: Иоанн Оленевский Чудотворец!
Радуга над родником
И будет радуга [Моя] в облаке, и Я
увижу ее, и вспомню завет вечный
между Богом [и между землею]
и между всякою душою живою
во всякой плоти, которая на земле.
Быт. 9:16
Летом 2010 года мы с учителями делали дорожку вокруг молитвенного дома. Мужчина у нас один, и то с работы с трудом отпрашивается, а нам, женщинам, трудно управляться с песком, цементом, щебенкой. Пригласили волонтеров – ребят православных из Пензы.
Но главное: помощь от них была нужна на роднике, который мы вновь обрели. Это про него старец говорил: «Я родился – и родник родился». Сруб и часовенку поставили и Крест заказали. Теперь надо прибить Крест, но мы не достаем, да и вокруг надо было бы благоустроить…
Ребята должны были приехать с одиннадцатичасовым автобусом, а мы с утра заливали дорожку. Когда доброхоты приехали, я повела их под горку к роднику с Крестом в руках, как на крестном ходе.
Погода была расчудесная. Вокруг тропинки, ведущей к роднику, росли сливы-дикушки, выросшие сами собой. Молодые ведь всегда хотят есть, или просто пора уже было обедать. Одним словом, уминали эти сливы за обе щеки, передавая Крест и лопаты друг другу, чтобы залезть повыше и достать побольше. Наевшись, распределились: кто Крест устанавливает, кто бутовый камень укладывает около часовни, кто внутри, около сруба. Меня попросили рассказать про этот родник.
Про него было известно, что он пробился тогда, когда родился Ваня Калинин. Избушка его матери стояла около Введенского храма, и мальчик, когда подрос немножко, сам бегал к роднику под горку:
Пробился тот родник живой,
Когда в сторонке той
Родился мальчик Иоанн –
Наш будущий святой!
Мальчишкой бегал к роднику,
А будучи в летах,
Благословил ему лечить
Всех, тонущих в грехах.
Эти стихи были написаны мною позже, а тогда я своими словами рассказывала ребятам об этом святом местечке.
Месяц назад, после долгих поисков в архивах и по расспросам у старожилов определили, наконец, где был родник. Но место это так заросло, так заколодило!
Сын, взяв отпуск, приехал из Москвы, и мы (церковный совет) все вместе обкосили предполагаемое местечко. Сразу раскапывать не стали, т.к. в том месте, где сильно вода сочилась, нога тонула, нельзя было наступать. Решили начинать копать от пруда, куда ручейками стекала вода.
А на развалинах мы отрывали и очищали, т.е. раскапывали фундамент старинного Введенского храма, в котором молился Иоанн Оленевский до самого его закрытия. Так увлеклись! И немудрено: оказывается (старожилы рассказывали) под храмом – склепы, подземные ходы (но об этом потом).
А в этот день священник с матушкой привезли ребят из православного лагеря. К ним должны были в этот день приехать корреспонденты из православного канала «Союз» (они снимали фильм про лагерь). Матушка скорбела, что в четверг у них все мероприятия «кабинетные», а им хотелось показать что-то необычное, запоминающееся. Вот и попросились к нам, в Оленевку. Должны были приехать на «газельке» 15 человек, вместе с воспитателями. Мы уж пошли на уступки и подыграли ей.
Был предложен им план мероприятий:
1) очистить открытый по периметру Введенской церкви фундамент;
2) открыть место родника святого старца;
3) послушать беседу о жизни чудотворца, и
4) откушать нашу трапезу.
Накормить 15 человек – дело нешуточное. Приход наш еще молодой, еле сводим концы с концами, но ради деток изыскали возможность.
Предложенный план очень понравился, и через некоторое время матушка звонит и говорит, что и другая группа просится поехать с ними. Вот это сюрприз! Где же мы 30 человек усадим на трапезу-то? И расходы увеличатся вдвое.
Началась суета подготовки. А еще ведь надо было обеспечить всех инструментами для работы, да и фронт работ ненадуманным должен быть. Ждем. И о, ужас!!!
Вместо 30-ти человек приехал весь лагерь! Что делать?! Их ведь человек 60, а может, 70. Но… как-то всё управилось. Слава Богу! Обед им устроили чудесный (школьную столовую сняли). Вроде бы, все были довольны. И фундамент «открыли», и родник «раскопали». Работники-то из этих ребят, прямо надо сказать, никудышные, но тем не менее, поковырялись на раскопках, постояли в холодной воде просачивающегося родника, пытаясь слепить «свистульку» из голубой глины, измазались все в этой самой глине, но зато с самого утра просили есть.
Мы буквально руками копали канавку от самого пруда до места, где забило пять, а потом восемь фонтанчиков чудотворной воды. Получился замечательный родник. С раскопок прибежала матушка и привела всех (мы позвонили ей). Организовали передачу камней для обкладывания родника и вокруг него.
Зато какое было знамение! Матушка засомневалась:
– А точно ли это родник святого старца?
– Точно. Ведь мы и архивы все подняли, и старожилов опросили, да и на сухом месте родник не забьет.
Пока мы «разбирались» с родником, священник сказал, что Господь убедил нас в истинности этого места, и показал на небо: вокруг солнца (это было часов в 11) резко проявилась радуга, да такая яркая, хоть рукой бери ее.
Потом нас спрашивали:
– Сколько времени стояла эта радуга?
Никто не мог ответить точно. Стояли все, «разинув рот». Молча изумлялись. Потом вспоминали, что кто-то всё спрашивал:
– Где, где радуга?
Другие раздражались:
– Как можно этого не видеть?
Как-то мало-помалу стали переговариваться, устав держать голову поднятой вверх. Ребята опять запросили еды. За столом-то они показали себя передовиками.
Но надо продолжить рассказ, который слушали ребята-волонтеры. Один из них совсем молоденький, но руки «растут» откуда надо, да и ноги подстать. Как он ловко залез на крышу (сначала мы поставили срубовую часовенку, это потом, спустя время, мы преобразили ее в купальню), крепко вцепившись ногами за скаты, так умело прибил Крест! А один из них учился в семинарии.
Когда рассказ дошел до радуги, они потужили:
– Жаль, что мы не видели этого чуда.
И вдруг как брызнет цветом радуга вокруг солнца!
– Ребята! И вас любит Господь! И вам показывает чудо, подтверждая истинность этого рассказа.
Я пулей вылетела из-под горки (несмотря на свою астму) к молитвенному дому, где мы прокладывали дорожку вокруг храма, чтобы поделиться нестерпимой радостью. С поднятой головой вбежала на дорожку и попала сапогами в мягкий, еще не застывший, раствор, показывая в небо руками, где ярче яркого на синем небе всё еще красовалась необычная радуга. Так навсегда остался глубокий след на дорожке – в память о сияющей в небе радуге, когда был вновь обретен родник святого старца.
Язык мой – враг мой
В речах – слава и бесчестие,
и язык человека бывает падением ему.
Сир. 5:15
Мы с Марией пололи около алтаря молитвенного дома (храма), когда завизжали тормоза машины. Оглянулись – долго никто не выходил. Машина «крутая». Наконец, дверка открылась, и из нее выдвинулась красивая, лет сорока или пятидесяти, богато одетая женщина. Мы сбросили перчатки, помыли наспех руки – поняли, что это к нам. Зря торопились. Из машины больше никто не вышел, хотя из-за тонированных стекол всё равно не было видно, есть ли кто там еще. А женщина эта шла в нашу сторону как-то очень странно. Переваливаясь, как утка, из стороны в сторону, она, как будто принудительно переставляя ноги, проковыляла мимо нас, направляясь в храм.
Мы не торопились за ней, дверь была открыта, а она долго будет вскарабкиваться с такой походкой на крылечко. Но любопытство взяло свое, мы последовали за ней, хоть она не признала в нас служителей музея.
В церкви было темно, только через дверь лучи вечернего солнца попадали внутрь. Но когда приглядишься, всё хорошо видно.
Женщина, как-то завалившись набок, ухитрилась поставить себя на колени. Она так дерзновенно зашептала – мы поняли: молится, и вышли в притвор. Многозначительно переглянулись: уж очень не шла этой пышно одетой даме неуклюжая поза коленопреклоненной молитвенницы.
Долго слышали ее молитвенный шепот, и наконец-то она встала, потом сделала еще земной поклон, потом еще и еще. И вдруг крик:
– Смотрите, смотрите!
Забежав в храм, включили свет. Смотрим, смотрим, но ничего удивительного не видим.
– Смотрите, – снова буквально кричит женщина.
Мы в недоумении:
– Куда смотреть-то?
А странная гостья, как заводная, кладет земные поклоны, приговаривая:
– Иоанн Оленевский исцелил!!! Смотрите, смотрите!!!
Тогда только до нас дошло, что эта, едва ковылявшая, женщина легко встает и так же легко склоняется в земных поклонах. Нам тоже передалось странное состояние этой взволнованной посетительницы, а она, перебегая от иконы к мощам, от мощей к иконе, с земными поклонами, буквально вопила:
– Слава тебе, Господи! Батюшка дорогой, благодарю! Прости меня, Господи!
Наконец-то она остановилась и повернулась к нам – красивая, высокая, статная женщина (теперь бы сказали, «статусная»), и попросила пить. Мы дали ей водички из родника, и она стала рассказывать, как будто мы ее просили об этом.
Рассказывала, как на исповеди:
– Я месяца три назад обидела свою соседку. Наговорили мне, что она пытается соблазнить моего мужа. Я в горечи, с гневом, позабыв, что я православная, верующая, уже, можно сказать, воцерковленная, так стала ругать ее, обзывать. Да как обзывать-то: кривобокая, хромая, уродина, убогая. А она с детства хромая. В общем, я стала кривобокая. Когда осознала свою вину, сокрушенно взмолилась Богу, обещала ему…
Вовремя она остановилась.
– Не забудьте обещания-то! – на прощание сказали мы ей.
– Не забуду! – сокрушенно-радостно приговаривала она, удаляясь от нас красивой походкой, перебирая ножками на каблучках по цементной дорожке.
Презентация
Для того Он и дал людям знание,
чтобы прославляли Его
в чудных делах Его…
Сир. 38:6
В музее Ключевского 29 апреля 2015 года – презентация книги стихов Е.Е.М.
Было так тепло и уютно. Даже дети и внучата были. Давно так душа не отдыхала. И что же было причиной такого приятного вечера? А причина была такая.
Чуть больше полугода назад, 12 октября 2014 года, в келье Иоанна Оленевского ждала паломников из Саратова. Увидев их в окошко, сказала: «Приехали саратовцы».
Встретила, провела беседу, рассказала об источнике Иоанна Оленевского, о келье, об экспонатах в музее, о чудесах по молитвам старца – обо всём. Проводила паломников и сказала в себе:
Уехали саратовцы,
Запомнили рассказ
О том, как дивный старец
Молится за нас.
Снова зашла в келью, села за стол и написала начало, почти такое же, как и конец. А потом, не понимая, как, я записала обо всем, что рассказывала людям, только в рифму. Получилось стихотворение. Я даже стала напевать его под музыку: «На муромской дороге…».
Я тогда даже нисколько не удивилась этому. Утром снова прочитала, хотела что-то исправить, но ничего не вышло. Так всё и осталось, как было.
Я, конечно очень люблю стихи, особенно наших великих: Пушкина, Лермонтова… В. Тушновой увлекалась некоторое время, но чтобы писать?! И мысли не было такой. Ну, не считая детско-юношеского увлечения. Это я сейчас разбираю: были мысли или нет, а тогда я этому даже значения не придала.
Несколько дней спустя я перечитала написанное, и как-то незаметно для себя из каждого куплетика вытекло стихотворение (это, конечно, громко сказано). Стишок.
И таких стишков получилось семь или даже восемь. За один вечер. Я сидела в домике за столом с настольной лампой. Ночи были уже холодные, и у меня топилась «долгожданная» русская печь (уж очень долго мы искали мастера). Дрова потрескивают, излучая тепло. Прыгающий свет выхватывает из темноты горницы иконы в обрамлении старинных вышитых полотенец-рушников. Это я сейчас вспоминаю, как было хорошо, уютно, сказочно как-то.
Стишки написались, дрова в печке прогорели, и огненные раскаленные угли уже не выпускали голубых язычков угарного газа. Можно было закрывать трубу. Часы пробили полночь и я, помолясь, залезла спать на печку. Видно, я долго сидела за столом: призастыла. И уже сквозь сон чувствую, как греют спину кирпичики моей любимой печки.
Спаси, Господи, тот народ, который придумал это чудо у себя в доме: и жарит, и парит, и греет, и лечит, и убаюкивает.
К утру лежанка уже так раскалилась, что я кубарем слетела с печки. И свеженькая, как огурчик, помолодела лет на несколько. Шутка, конечно, но и не лишена доли истины.
Помолилась в красном углу перед иконами с закрытыми глазами. Солнце так слепит – играет, что мне пришлось спрятаться от него, отойти поближе к столу. Солнце отстало и, открыв глаза, я увидела на столе на альбомных листах для рисования (внучка Настенька накануне гостила) свои стишки. Да свои ли? Неужели это я? За один вечер столько написать, да еще в рифму? Удивилась, но не очень почему-то.
Опять захлестнули дела, проблемы, скорби, чудеса. Дела по строительству храма, соленья, варенья, огород. Время от времени подходя к столу, я ощущала потребность взять ручку и писать, а что? Целый месяц я крепилась, не зная, как к этому относиться.
Будучи по делам у владыки, спросила его благословения или запрещения. А он, прочитав парочку стишков, благословил писать и сказал, что будем печатать в епархиальной газете. Тогда я уже стала ловить себя на мысли, что я не написала о могилке, о дубе, о роднике. Ну, и полилось:
Течет в земле Оленевской
Хрустальная река,
Пьет воду чудотворную
Святого родника.
Пробился тот родник живой,
Когда в сторонке той
Родился мальчик Иоанн —
Наш будущий святой!
Ну, и так далее. А когда в стихотворении «Дуб» писался куплетик:
Здесь нынче люди молятся,
У дуба – у Креста,
Где старец муки претерпел
За веру во Христа,
сразу зацепилась мысль: «Крест дубовый над каменной глыбой».
Но не писалось дальше потому, что было очень некогда. Стройка – не шутка. Да и со службами проблема. Настоятеля-то у нас так и нет. На Михайлов день была служба, слава Богу, а то последняя-то на Покров только была.
Ну, как-то выдалась свободная минутка. Села за стол, а там карандаш, а рядом бумажка; вот и написалось:
Крест дубовый над каменной глыбой,
Огороженный доброй рукой,
Нам расскажет, как в пору ту грозную
У людей отобрали покой.
А в конце:
Как ответить нам храму и старцу?
Как нам вымолить душу и плоть?
Может, выстроим снова прекрасный
Храм, в котором простит нас Господь?
Ну вот, вопрос задан, на следующий день и написалось:
В России первый храм в честь Иоанна
На родине в Оленевке стоит,
В молитве православным христианам
О Боге и о старце говорит.
А в престольный праздник 4 декабря я заболела. С трудом организованная служба идет, а я лежу с температурой. Разгрустилось… И вспомнилось, как шесть лет назад в этот праздник Введения, мы с мужем приехали в Оленевку посмотреть свой, почти уже отстроенный, дом, да привезти розы к развалинам Введенского храма, ведь в Оленевке престольный праздник, и снова полилось…:
В праздник Введения с розами красными
К Деве Пречистой с любовью пришла.
Матери Мира, Царице Небесной,
Чтущая Бога, букет принесла.
Может, для этого и послал мне Господь заболеть? Чудны дела Твои, Господи! И я ли пишу эти стишочки? А может, и не надо называть их так уничижительно? Я лежу, солнце в окно пригревает, мне хорошо, тепло, даже жарко, и от слез, и от температуры. Болею, а мне почему-то хорошо, уютно, особенно от строчек:
Старца святого почудился голос —
Песнь «Аллилуйя!» опять зазвучит…
И вот храм уже стоит: как всё это получилось, один Бог только знает! Через какие нестерпимые трудности пришлось пройти, только Он знает. И только Бог знает, как писалось дальше…
Столько цветов, поздравлений, телевидение снимает. Столько вопросов о «муках творчества», о планах. Какие муки, какие планы и какие поздравления? Как это пришло и от Кого, я могу только догадываться. Видно, это для прославления святого угодника Его. Я только инструмент. И не заслуживаю никаких поздравлений. И планов у меня на этот счет нет. Как Богу было угодно, так и случилось.
А что будет дальше – не знаю.
По вере вашей да будет вам!
«Вера – дверь к Богу», – говорит Игнатий Брянчанинов,
а прежде Сам Господь сказал Иаиру:
«Не бойся, только веруй, и спасена будет!»
Мф. 9:18-26; Мк. 5:21-43; Лк. 8:41-56
В последний день октября, т.е. в субботу, 2015 года, после службы, по ступенькам крыльца молитвенного дома поднимаются два молодых человека.
В куртках, в шапках. Знакомые лица, но никак не пойму: из какой бригады рабочие? Пока строили храм, столько бригад сменилось, что я даже смутилась. А они еще подначивают:
– Что Е.М., не узнаете?
Проходят, и перед дверью, крестясь, шапки снимают. Ну, тут уж, конечно, сразу вспомнилось, как эти два «разрисованных красавца» приезжали летом. Долго мы беседовали с ними в келье-музее.
У одного из них что-то случилось с сыном (2 года), и он приехал просить помощи у Бога, у святого Иоанна Оленевского. Мы уговаривали парня (Сашей отца зовут): если приехал к батюшке за помощью, то всё будет хорошо, только молись и верь.
– А как молиться-то?
– Да как сумеете, говорите, как если бы с отцом говорили или с матерью. Искреннюю молитву Господь слышит. По вере вашей да будет вам!
– Да я, – говорит Саша, – такой грешный!
– Ничего, – уверенно сказала я, – смиренную молитву Господь слышит. Верь – и всё будет хорошо.
А сама вся содрогнулась внутренне: «Да как я посмела сказать такие слова! Да откуда такая дерзость, опять наступила на те же грабли. Господи, помилуй и прости мою уверенность».
Но горе отца заставило меня вернуться к действительности. Я снова стала утешать расстроенного парня, но мысль мелькнула: «Откуда у современного человека вера?». При этом рассказала историю Егорушки.
Послушайте, ребятки. В прошлом году, 18 мая 2014 года, после службы заехал к нам из Соловцовки целый автобус с паломниками, что бывает крайне редко (об этом отдельный разговор).
Так вот: провела я беседу, устала уже отвечать на вопросы (паломники оказались настоящими паломниками), и села за стол в келье. Люди долго не выходили: рассматривали, трогали, целовали батюшкины вещи.
И среди этих радостно-возбужденных людей стояла опухшая от слез молодая женщина. Меня это так удивило… И я так как-то дерзновенно говорю:
– Доченька, что ты так плачешь? Успокойся. Кто к батюшке Иоанну Оленевскому приходит, уже не плачет!
Она буквально пронзила меня своим взглядом и отошла к резной иконе старца.
Паломники, благодаря за рассказ о святом, о котором раньше некоторые ничего не знали, постепенно разошлись.
Я вышла на крылечко показать им дорожку к роднику, а когда вошла в горницу, то увидела рыдающую женщину на коленях перед иконой. Мне опять захотелось утешить ее и уверить, что теперь-то обязательно всё будет хорошо. В ответ снова поймала этот пронзительный, наполненный неутешным горем, взгляд.
Я буквально рухнула на лавочку: «Но почему? Ведь я же говорю ей хорошие слова! Уже по опыту знаю: кто приходит к батюшке с молитвой, покаянием и верой, обязательно получают просимое». Видно, сильно уязвила меня эта бедная девушка своим скорбным взглядом, и я всё-таки вызвала ее на откровенный разговор.
– Я из Пензы, с Западной Поляны, меня зовут Алёна, – сказала она. – У меня такое горе, что мне уже никто не поможет.
Мне опять захотелось уверить ее в обратном, но она своим горестным взглядом заставила меня замолчать.
– Вот Вы говорите, что всё будет хорошо, – надрывным голосом продолжала она, – я и этого тоже очень боюсь. Мое сердце разрывается. Врач сказал мне: «Молись, чтобы твой ребенок умер!».
– Как это? – вскрикнула я, и мы обе заплакали. Никто бы не удержался от слез, видя эту, горем убитую, надрывающуюся плачем, мамочку.
– Мы с мужем и сыном Егором живем в Москве, – продолжала она, прерываясь извергающимся из груди рыданием, – а учусь я в педагогическом университете в Пензе. Я ведь из Пензы, просто замуж вышла в Москву. В мае мы все приехали к моим родителям на весеннюю сессию (после рождения сына я перешла на заочное обучение). Родные накрыли на стол, встречая дорогих гостей, а Егорушка…
Она снова залилась слезами. Тут уж я и не знала, как ее утешать. Обессиленная от рыданий, она всё-таки продолжила:
– На окне была москитная сетка, а он…
– Бедная женщина! Для чего Господь так наказывает? – мелькала у меня крамольная мысль.
Из обрывков слов стало понятно, что ребенок выпал из окна 4-го этажа. И ни одна травма не совместима с жизнью. А травм было столько… И перелом основания черепа, и разрыв селезенки, и отек легких, и ушиб сердца, и еще много чего, а врачу она тогда сказала:
– Доктор, я поеду к святому Иоанну Оленевскому, он поможет, я помолюсь.
– Ты мать, молись, чтоб ребенок твой умер. Если он выживет, то будет глухой, слепой, немой, неподвижный…
О, Боже! Какое сердце выдержит это?! Вот почему она так смотрела на меня! Ведь я говорила, что всё будет хорошо, а если хорошо, то значит, он будет жив, а врач сказал, каким он будет, если выживет…
«Блажен человек, которого вразумляет Бог; и потому наказания Вседержителева не отвергай…» (Иов 5:17).
Но как услышать эти вразумления в таком горе?! Да и знала ли она эти слова, хоть и чувствовалось, что верующая.
Не помню, как мы тогда расстались, как она уехала, помню только, как я просила батюшку и Бога помочь бедной женщине. Тогда я тоже не знала, что просить: чтоб он остался жив, или чтоб он умер. А ведь ей-то я сказала, что если она с верой попросит у святого, то он вымолит у Бога, и мальчик будет и жив, и здоров. Но где взять такую веру после такого диагноза?
Спустя некоторое время они приехали. И отец, и мать, и сын. Мы даже дотронуться до него боялись, не веря своим глазам. А Егорушка, как «живчик», такой шустрый мальчик, всё потрогал, покрутил, принес нам с родника букет ромашек. Алёна говорит:
– Теперь у нас все в родне такие верующие стали!
Вот для чего Господь наказывает, т.е. вразумляет!
На осеннюю сессию они снова, теперь уже всей родней, приехали и выписку из больницы привезли.
Вот такую чудесную историю рассказала я ребятам, предложила посмотреть эту выписку, а сама всё говорю:
– Если верите, всё у вас будет хорошо.
Но тут уж они признались, что слышали об этом от людей, а у них тоже такой же случай. В Заречном (весь город об этом знает) из 5-го этажа мальчик выпал.
Мы попрощались, и я почему-то снова твердила, что, если веришь – всё будет хорошо. Они ушли, а я опять со слезами:
– Верую, Господи! Помоги моему неверию! Прости меня! Язык мой – враг мой. Мне так хотелось, чтоб мои слова оправдались. Прости мою дерзость! Но да будет воля Твоя, Господи!
И опять мысль червячком проползает:
– Да откуда у этих современных молодых людей в татуировках такая вера?! У них такая жизнь была греховная в прошлом (сами рассказывали). Они и Бога-то не знали. Да и как могут они поверить словам старой учительницы, не имея за спиной никакого багажа богопочитания? Откуда у этого «красавчика» возьмется такая вера?
Так я думала тогда, а теперь вот они стоят веселые такие. Я своим глазам не верю.
– Узнала теперь, узнала. Это вы, ребятки, приезжали летом в одних маечках, в татуировках.
– Да, мы, – теперь они засмущались.
– У вас ведь что-то тяжелое с ребенком случилось после падения, а вы такие веселые?
– Да, веселые. С ребенком все хорошо. Мы давно Вас ищем, чтоб радостью поделиться, поблагодарить.
– Что вы, что вы, меня-то за что? Это Господь по молитвам Иоанна Оленевского творит чудеса.
– Да, Господь и Иоанн Оленевский, но Вы так убеждали нас верить, буквально заставили.
«Вот это-то меня и удручает, – промелькнуло в мыслях. – Помню вот слова свт. Игнатия Ставропольского: «Для совета, для руководства недостаточно быть благочестивым, надо иметь духовную опытность, а более всего духовное помазание»!!! – а сама… Торопыга. Куда ты лезешь? Внутренне помолиться надо, прежде чем давать советы. Да и тебе ли давать советы! Торопыга. Прости меня, Господи!».
– Ну, что хоть произошло-то? По вашему виду ясно, что случилось что-то невероятное, – вернулась я в действительность.
Все вошли в храм. Народу оставалось еще много: и отец А., и матушка И., и А.С., и Т.П., и В.А., и Л.К., и еще семья с двумя детьми и с тещей.
– Саша, ну расскажи, – не терпелось мне, да и всем хотелось услышать о судьбе мальчика.
– Не только расскажу, но и покажу.
Я была как во сне от радости. На видео в телефоне бегал прелестный мальчик лет двух-двух с половиной, а отец возбужденно рассказывал, как врач, отбиваясь от его рук, говорил, что ничего сделать нельзя. Легкие рассыпались, как творог, и остальные травмы не оставляют никакой надежды, ведь диагноз-то был пострашнее, чем у того Егорки. Все остолбенели, а Саша продолжал:
– Мы с женой почему-то были уверены, что всё будет хорошо. Но когда становилось совсем невыносимо, мы снова приезжали к Иоанну Оленевскому: то к дубу, то на источник, то на могилку, и получали некоторое облегчение. Очень хотелось тогда Вас увидеть, Е.М., подкрепиться, так сказать, Вашей уверенностью.
И опять мысль: «Господи, прости!»
– Да я же не сижу на месте – стройка ведь, – виновато оправдывалась я. – Да и какая у меня уверенность… Сама-то всё прошу: «Верую, Господи, помоги моему неверию».
В это время второй друг (Дима), крестный исцелившемуся мальчику, на коленях молился перед иконой Иоанна Оленевского, кланялся перед десницей Чудотворца, прикладывался к храмовой иконе Богоматери (у нас престол освящен в честь Введения Богородицы во храм). У него тоже заболел сынишка, и он теперь знает, где искать помощи.
А я, сама не своя от радости, счастливого отца спросила:
– Понял теперь, зачем Бог так наказал?
– Понял. Он и сына вернул здоровым, и нас, и всех родных и знакомых, да и весь наш город Заречный сделал верующими.
Здесь уместно привести слова свт. Феофана Затворника: «Когда находят скорби, держите в мысли, что вам Господь дорогу в Царствие Свое пролагает, берет за руку и ведет».
Только бы они удержали в себе дар Божий, только бы…устояли, не забыли милость Божию, не потеряли веру!
На крылечке
Придите ко Мне все труждающиеся
и обремененные, и Я успокою вас.
Мф. 11:28
Праздничная литургия окончена, молебен благодарственный отслужили, все разошлись, и батюшка уехал. А эти двое всё топчутся на крылечке, тихонько перешептываясь. Наконец, осмелились спросить:
– Можно у вас здесь на крылечке прилечь?
– Так жестко, на голом-то полу.
– Да хоть как-нибудь, с ног валимся.
– А вы откуда?
– Из Москвы, вчера на вечерней стояли, а сегодня на литургию к вам, в Соловцовке-то не протолкнуться. А мы причаститься хотели, готовились. Нам подсказали, что в Оленевке лучше: тихо, мол, спокойно. Вот причастились, такая благодать здесь у вас, но нам в ночь опять ехать. Если не помешаем, то мы бы прилегли прямо здесь.
– Ой, да неудобно как-то на полу, жестко.
– Ну, хоть как-нибудь, позвольте!
– Ну, ладно, ладно.
Пол, хоть и чистый, но постелили, для вида, чистенькую простынку, которую на тряпки хотели изорвать – окна мыть. Под голову нашли куртку да кофту. Уложили гостей, а сами тихонечко пошли свои дела делать.
Часа через два подъезжает машина. Четыре женщины с мокрыми волосами, значит, они уже искупались в источнике Иоанна Оленевского. Просятся приложиться к десничке. Разговорились. Оказывается, они из Астрахани, и были на открытии купальни, даже фотографии показали. Начали было рассказывать о том, как получила исцеление одна из них, но пришлось попросить их рассказ оставить на потом, т.к. боялись разбудить московских паломниц. Крадучись, тихонько прошли в храмик, управили всё, что хотелось, и пошли в келью-музей, а оттуда никак не выйдешь: так хорошо, так благодатно.
Они, хоть и предупредили, что уже слушали беседу, когда приезжали на освящение купели, но опять жадно слушали. И снова переспрашивали, и молились, и прикладывались к батюшкиным святынькам, внимая о чудесах исцелений. Пришлось даже поторопить их, что неудобно, мол, оставлять москвичей одних. Пришли, а они всё еще сладко спят, не поменяв даже позы. Но то ли мы неосторожно зашумели, то ли они уже выспались – гости проснулись.
– Устали, наверное, на голом полу-то?
– Да мы прямо, как на мягкую перину, легли.
– Болят, поди, косточки-то?
– Что вы! Мы, как огурчики, прямо как молодые стали, спина не болит уже, а столько лет мучилась.
– Это Иоанн Оленевский вас исцелил, умягчил вам постельку, – вставили астраханцы.
— Всё хорошо, – радостно щебечут москвички, – а есть захотелось!!! Есть у вас тут магазин? Ой, а у нас деньги-то только на бензин остались, потерпим, – спохватились они.
– Зачем же терпеть, до Москвы, что ли, терпеть? Сейчас поищем, что там Бог послал.
У меня было два расстегая и варенье. Согрели чайник, заварили мятой, сели на лавочке, соорудили столик, пригласили и астраханцев попить чаю с вареньем. Они охотно согласились. Мы порезали два расстегая на восемь частей, сорвали по яблочку, и так наелись и напились!
Не успели помолиться и убрать со стола; гуськом идут еще человек семь или восемь.
– Смотрим, калитка открыта, можно зайти?
– И можно, и нужно.
Слово за слово, уселись все на лавочки (любо у нас на улице, на солнышке 4 длинных скамьи). Стали наперебой делиться своими впечатлениями о празднике, о святом старце, о чудесах исцеления. Пришлось попросить их, не торопясь (если есть время), по очереди рассказывать.
– Есть время, есть! А зачем же мы сюда приехали? Мы к старчику приехали. Куда торопиться-то? Ближе к смерти? А здесь так благодатно, прямо, одним воздухом насытишься! – торопливо проговорили новенькие.
А мы переглянулись: насытились восемь человек двумя расстегайчиками.
В суете первые рассказы я упустила, а потом стала внимательно прислушиваться.
– Да, да, и я тоже, вот всю жизнь ищу то ощущение, которое в детстве всегда испытывала.
– Что испытывала? – переспросили ее. И она, чувствуя, что ее внимательно слушают, стала рассказывать, не торопясь, подробно: – В детстве меня бабушка в церковь водила. Я даже до сих пор помню все молитвы. Как исповедовалась, что-то не осталось в памяти, а вот, как причащусь, так сразу какая-то другая становлюсь. Вольная какая-то. Идем с бабушкой за ручку, так я будто лечу. Бабушка даже выговаривала мне: «Сюда я тебя за ручку тяну, а из церкви – ты меня». Я не могла ей тогда объяснить (да и сейчас не могу) толком, почему я такая становилась легкая, счастливая какая-то, после Причастия. Может, к концу недели, может, месяца, опять теребила бабку свою: «Пойдем да пойдем в церковь». Тяжело было жить без этого состояния счастья. Я даже всем соседям, знакомым и родным говорила, как это они могут так долго в церковь не ходить? Мне тогда думалось, что все люди после Причастия ощущают это блаженство. И вот, не помню, когда это состояние кончилось. Это сейчас я могу логически рассудить: когда и почему, да и то, наверное, ошибусь. Помню, когда в мужа будущего влюбилась, лет в 15 или 16 (он постарше был), тоже вроде такое состояние души было: всех любила, всех слушалась, всё делала с радостью.
К тому времени бабушка умерла, дел прибавилось, я повзрослела. Видно, тогда и в церковь перестала ходить. Потом в нашей Липовской церкви повенчаться хотели, но жених мой что-то застеснялся, а я глупая – влюбленная, не настояла. Теперь так жалею! В церковь стала ходить, когда детки подросли, но того состояния души после Причастия не ощущаю. Стала ездить по святым местам, думала, что, может, в нашей церкви не стало той благодати, которую я потеряла и не найду никак, может, в другом месте она, но нет, нигде не нахожу.
– Не там ищешь, – вставил кто-то, – благодать не в бревнах, а в ребрах. Изменила Богу, а теперь ищешь.
– Может повенчаться нам, хоть на старости лет?
Много всякого стали советовать.
– Повенчаться, конечно, необходимо, а вот почему не найдешь того детского благостного состояния – так это к батюшке.
– Иоанну Оленевскому?
– Ну да, если услышишь его совет, а для начала можно к нашему священнику обратиться. Он лучше нас рассудит.
– Да, – сказала одна из москвичек, – я тоже разок испытала что-то подобное, а некоторые говорят, что вообще никогда не чувствуют ничего подобного.
– И я тоже никогда такого не испытываю, – сказала молодая женщина. Они с мужем незаметно подошли и слышали конец рассказа. – Зато с нами такое произошло!
– Что, что? – заговорили все, ожидая подобного чуда.
– А можно?
– Можно, можно, – успокоили мы ее, – у нас сегодня какой-то «день открытых сердец».
– А Вы нас не узнаете, Е.М.?
– Нет, что-то не припомню.
– Ну, правильно, мы ведь в сторонке стояли. Весной мы к Иоанну Оленевскому приезжали. Подружка моя прочитала в интернете, что если помолиться у посоха старца, то он вымолит у Господа ребеночка. А у нас такая же беда была. Семь лет ждали – и всё нет. Поехали и мы с ними. Подружка моя смелая такая, всё просила у Вас посох достать из пенала, что на стене закреплен, под стеклом. Вы говорили, что нельзя, да и необходимости нет, святой и так видит и слышит вас на любом расстоянии. Ее муж тоже стал требовать достать посох, предлагал свою услугу, сам, мол, достанет. А мы с Вовой, – показывает на мужа, – испугались даже. Скандал какой-то получается. Я только молилась про себя: «Господи, помилуй нас, грешных». Тогда думала только о том, чтоб избежать скандала. Друзья наши уехали недовольные, а нас Вы тогда проводили к роднику, а потом к дубу.
– Да, да, вспомнила, – пришлось мне признаться. – Владимир тогда интересовался, почему ворон на дубе не орла похож.
– Вот, вспомнили, – обрадовалась девушка, – мы приехали поблагодарить Вас.
– Ой, ой, милая, за что меня-то благодарить?! Нельзя, не за что меня благодарить.
– Да ведь у нас скоро сын будет!
– Поздравляем, поздравляем! – взволнованно заговорили все сразу.
– Я тоже вас сердечно поздравляю, а благодарить за такую милость надо Господа и чудотворца Оленевского. Это по его молитвам Господь сотворил вам такое чудо. За смирение ваше, за кротость. А у той пары как дела?
Супруги опустили головы:
– У них нет.
О! Какой поднялся галдеж! Каждому хотелось высказать свое мнение по этому поводу. Все повскакали с мест, одна старенькая лавочка даже вверх поднялась одним концом, когда все вдруг встали, а мужчина остался сидеть, но не упал, молодец – ловкий оказался.
И только уж стали гости готовить свои рассказы о чудесах по молитвам Иоанна Оленевского, как пришли две старенькие женщины, одна даже с палочкой. – А где можно на кирпичики записаться? – затараторила та, что с палочкой. Мы, было, хотели их пригласить в музей-келью, на родник, да и здесь вот, в храмике, к деснице приложиться, но они отказались.
– Мы торопимся, шофер наш опаздывает во вторую смену, да и были мы уже тут. Так же вот сидели гуртом на полянке за кельей, чай пили, у нас тогда денег не было, всё в Соловцовском храме заказали. Разговор зашел про строительство храма в честь святого угодника Иоанна Оленевского, и про то, как важно положить хотя бы один кирпичик в стены, ну, кто хочет, и два, и три, у кого есть возможность. Можно ведь и за здравие, и за тех, кого уж нет с нами?
– Можно, можно, – Людмила побежала за тетрадкой, куда записываем имена на вечное поминовение.
– А нам можно записаться? – послышались голоса паломников, которые опять все расселись по лавочкам.
– Конечно, можно.
– Мы первые, нам некогда, я вот даже сон видела, как меня старчик приглашал кирпичик положить, – скороговоркой отчеканила бабушка, потрясая своей клюшкой.
– А стихи у вас можно купить? – спросила попутчица той, что с клюшкой, – это ведь тоже всё на кирпичики для храма пойдет?
– Правильно понимаете. И это тоже на храм пойдет.
– А какие же кирпичики-то, ведь храм-то уже построили, кирпичики больше не нужны, наверно?
– О! Еще как нужны, это ведь, только образно говоря – «кирпичики». Нужно теперь и окна, и двери, и полы, и иконостас. Много, много еще чего нужно.
– Е.М., неужели вот на эти «кирпичики» храм построился?
– Ну что вы, на храм нужны очень большие деньги, а «кирпичики»… Ну, вот сегодня праздник, погода хорошая, а много ли на «кирпичики»-то записались?
– Так значит, они не очень и нужны, «погоды они не сделают».
– Да, конечно, несколько «кирпичиков» «погоды не сделают», это больше нужно вам. Вон бабушке даже Иоанн Оленевский приснился и послал ее «положить на кирпичик». Видно, ей нужна помощь, а эта милостынька нужна ей для исцеления, а может, даже для спасения. Ведь это же вечное поминовение. Церковь теперь всегда будет молиться за «строителей и благотворителей храма сего». А кто строители-то? Вот вы и строители, вы, положившие «кирпичик». А знаете, как иногда выручают эти малые «кирпичики»…
– А почему Вы не говорите, кто вкладывает большие деньги на строительство храма?
– Потому что тайная милостынька ценнее.
– А как же Вы решились строить храм, ведь Вы учитель-пенсионерка. Где Вы надеялись найти такого строителя-благотворителя? – не унималась счастливая жена Владимира.
– Господь найдет себе строителя!
– Это Ваши родные поддерживают Вас в таком святом деле?
– Девушка, это Вы от счастья так осмелели? Перед посохом Вы тогда больше молчали.
– А если скажут, что это не Вы строите, а кто-нибудь…
– Не надо думать об этом. Главное, что храм строится, а Господь найдет себе строителей и вознаградит сторицей в этом, или лучше, в будущем веке. Мы ведь Христа ради трудимся на родине святого старца Иоанна Оленевского. Главное, не согрешить – не возгордиться.
– Разве Вы можете возгордиться? – удивилась женщина, чудом получившая сыночка.
– От греха никто не застрахован. – Женщина в желтом платочке заговорила, спасая от вопросов счастливой мамочки:
– Е.М., а помните, как Вы плакали, когда на освящение фундамента не было певчих? Благочинный приехал один, и матушка служащего тогда священника не могла (деток много). Ваши друзья пели Ваш любимый стих Иоанна Оленевского, успокаивали и всё приговаривали, что Господь пошлет певчих для такой важной службы. А Вы говорили: «Да откуда же им взяться? Дождь льет, как из ведра!». И вдруг забегают в молитвенный дом мокрые люди. Говорят, что паломники-туристы из «Хопровских зорь». А среди отдыхающих был священник с матушкой (он бывший регент из Саратова). Как он со своей матушкой пел!!! Вот так всё чудесным образом управилось тогда. Вот как Иоанн Оленевский помогает, если молиться ему. И Богу!
– Так вы были тогда в этой группе паломников?
– Да!
– Батюшки! А солнце-то уже низко, как же мы поедем? Совсем потеряли счет времени, – запричитали москвички.
– А завтра с утра пораньше и поедете.
– Вы что, разрешите нам на крылечке переночевать?
– Ну, что вы! Ночью на крылечке вас комары заедят.
– Не заедят, старец их укроет своей молитвой! – послышалось из толпы. – Ну уж, по таким мелочам мы не будем безпокоить святого, найдем вам ночлег под крышей, да и поесть уж снова захотелось, покормим вас для праздника.
– Спасибо, хозяюшка! – благодарно заулыбались москвички.
– Спасибо, хозяюшка! А мы уж поедем, нам недалеко. С Божьей помощью. А к святому старцу мы еще приедем.
– И мы приедем, мы так и не успели рассказать, как Господь по молитвам старца помог нам вынести наше горе, нашу нужду, – послышалось уж из темноты сада.
Все мы родом из детства
Доброе дело легко не делается,
а всё с трудом и терпением.
Прп. Моисей Оптинский
Осень. Огород убрали, слава Богу, и уехали жалельщики мои. Городские помогали собирать картошку, а копал брат Виктор. Он старше меня, силенок-то тоже маловато осталось, а я-то уж так совсем ослабла. Сижу на крылечке, смотрю на богатый урожай, рассыпанный на дорожке, никак не заставлю себя встать, хотя бы ботвой прикрыть крупную красно-розово-желтую кучу картошки. А она причудливая! В этом году думали, что совсем не будет урожая – засуха, а потом как влил дождичек, да такой, что на каждом клубне выросло еще по 3-4 картошины, размером больше основной.
Вечернее солнце слепит глаза, освещая крылечко и меня, наверное, красно-оранжевым цветом. Нет, сил нет, оставлю всё так до завтра, пойду лучше к святому роднику, искупаюсь, усталость как рукой снимет и силенок прибавит по молитвам старца Иоанна Оленевского.
– Здравствуйте, а в храм, т.е. в молитвенный дом, можно войти? – спросил незаметно появившийся бородатый мужчина с очень добрыми, но грустными глазами, глядя на вывеску перед дверью.
– Да, пожалуйста, поклонитесь мощам, – сказала я, подвинувшись, пропуская его внутрь дома. – Вы один?
Ответа долго не было, сквозь тюлевую штору на двери видно было, как человек молится, опускаясь на колени.
– Трое нас, священник с матушкой пошли к роднику, – наконец удостоил он ответом.
Значит, мне пока нельзя, пусть не торопясь омываются в водах целебного источника, нам всем есть что смыть и с тела, и с души.
– А Вы почему не пошли?
– Потом схожу, – снова, помедлив, сказал мужчина, чем-то похожий на монаха Ферапонта, такой же рыжий красавец, только более словоохотливый, не такой молчаливый, как Оптинский инок (один из трех монахов, убитых сатанистом на Пасху 1993 года).
– Вы откуда к нам?
– А я нашел информацию в интернете про Иоанна Оленевского, – перевел он разговор на другую тему, – но про Оленевскую церковь там что-то ничего нет.
– Да, у нас нет своего сайта.
– Зато мне односельчане про Вас много рассказали, – хитро улыбнулся «монах», – только одна почему-то говорила хорошее, а другая, перебивая свою соседку – плохое.
У меня почему-то не нашлось ответных слов. Мужчина улыбнулся:
– Знакомая ситуация, до боли знакомая.
– Кому знакомая?
В это время вернулись с родника двое попутчиков бородатого паломника – священник с матушкой, прошли в храм, огляделись, перекрестились и быстро вышли.
– Ну, мы поедем, Вы остаетесь?
– Да, – ответил бородач, – поезжайте с Богом.
Они вежливо попрощались и быстро уехали.
– А Вы как же теперь?
– У меня свои «колеса», Иваном меня зовут, – представился он наконец, садясь рядом со мной на ступеньках крыльца. – Я еще побуду здесь, уж больно легко мне как-то стало после молитвы в вашем храме, потом искупаться схожу. И к дубу меня обещался проводить парнишка с тачечкой. А меня прошу на «ты» называть, я хоть и с бородой, но еще молодой.
– А, Коля, да, он проводит, это сосед наш, напротив храма их дом. Многодетная семья живет в доме, где до 1932 года жил последний священник Оленевской церкви о. Димитрий с матушкой и девятью детьми.
Как-то незаметно для себя поведала я этому Ивану и о закрытии Введенского храма, и о мученичестве последнего священника, и об Иоанне Оленевском, и о строительстве нового храма в честь Иоанна Оленевского, и о восстановлении всего этого заветного местечка, «где Господь явил святого в давнем далеке».
Он только удивлялся:
– Как это у Вас тут всё легко и гладко получается: за такой срок построить храм? Видно, правда, что сила Божия в немощи совершается.
Мое возражение о том, что совсем не легко и не так гладко, Иванушка будто и не слышал. Когда я вникла в смысл того, что он говорил, пришло время удивляться мне.
Он, Иван Васильевич, человек военный, городской, хотя родился в деревне, где прожил до 14-ти лет. Рос он в большой трудолюбивой православной семье. После 8-го класса поступил в музыкальное училище (у них в семье и дед, и отец, и младший брат, ну, и он, конечно, играли на гармошке), бросил, поступил в военное училище, но послужил в армии недолго.
Эти годы запомнились только тем, что женился на красавице Марине. Родили сына и дочку. А потом жена заболела. Как он скорбел! Как молился! Сколько обещаний Богу давал! Жена не умерла, но стала инвалидом. Поначалу они очень из-за этого страдали. Потом смирились, а Иван так даже и порадовался в глубине души: «Теперь, мол, буду жить монахом, как Богу обещал». Но жена ему не верила, постоянно подозревала, хотя причин для этого не было, конечно.
В лихие 90-е уволился из армии в чине капитана. Дети хоть и «свили свои гнезда», но от помощи не отказались бы. Сын, правда, как-то пробился, открыл свое дело, а дочка нуждалась в помощи. Иван вернулся к родителям в деревню. Огород, сад, скотина – стало полегче. Обеспечивал и жену, и детей, особенно дочку. Когда хоронили отца Василия Ивановича, увидел свою сельскую Покровскую церковь.
Вспомнил, как в детстве лазили в нее через окна, дверь была заперта на огромный замок. Там на стенах были красивые лица видны, особенно яркие в алтаре. Ванька в детстве рисовал хорошо, понимал кое-что. Бабушка рассказывала о каждом изображении на стенах. Она в эту церковь всю жизнь ходила, в ней и крестились, и венчались, и отпевались. А потом зернохранилище было в этой церкви.
Теперь она стоит так же запертая ржавым замком на ржавых, кованных дверях, стекла выбиты, решетки тоже ржавые, отогнуты. Друг его Пашка сказал, что какие-то заезжие целую неделю ночевали в церкви, костер разводили прямо на полу. Потом то ли нарочно подожгли, то ли нечаянно загорелось. Балки деревянные сгорели – и крыша рухнула. Теперь вот церковь стоит, сердце разрывает. Крест на колокольне согнулся, как в поклоне…
А когда мать хоронили, и Креста уж не было, и верх колокольни обрушился. Это уж местные ребятишки, по примеру заезжих ночевальщиков, развели костер на колокольне. Как им нравилось лазить туда: далеко-далеко видно. И долазились, еле ноги унесли, обгорели многие. На всю жизнь память.
Солнце уж низко. Сосед Коля, не дождавшись, сам пришел звать гостя к дубу, и тоже заслушался. На закатном солнце борода Ивана стала ярко-красной, а глаза еще синее стали, даже с отливом в зелень, ну, вылитый Ферапонт. Уж холодно стало и тревожно. Гость так увлеченно рассказывает, а как он поедет ночью и куда? Он будто услышал мои мысли.
– Я сейчас закончу, а ночевать я с дядей Юрой договорился, он через два дома от Вас.
– Ну, тогда хоть в храм зайдем, а то комары заели.
Колю окликнули, и он большими прыжками побежал на зов матери. Иван было продолжил свое повествование, но вдруг опомнился:
– Ну, раз я ночую в Оленевке, то давайте завтра я опять приду, а Вы мне житие Иоанна Оленевского расскажете.
– Да у нас книжечка есть с житием.
– Мне живой рассказ послушать хочется.
Утро. Солнышко играет на гранях Креста храма в честь Иоанна Оленевского, «ожерельем с кулоном» пылает на золотом куполе. Господи! Хорошо-то как. Картошечка разложена в мешки по три ведра и стоит длинным рядочком, радуя глаз. Сложить бы под крылечко, да болячки не дают. Врач сказал, что тяжелее стакана не поднимать. Как не хочется болеть и стареть!
Вспомнилось, как года два назад очень хороший урожай был, сын приехал, картошку выкопал, а я собираю, да разве за ним успеешь? Илюшка, сын многодетной Марины, забежал с Евгением поздороваться. Щупленький, но сильный и ловкий мальчик.
– Ух, какая крупная! – удивился он, – а у нас мелкая.
– Если хочешь, набери себе мешочек.
– Я сейчас за мешком на велосипеде сгоняю.
Вернулся с дружком, Илюшей тоже зовут. Мальчик-богатырь. С ним еще один мальчик. Стали отыскивать самую крупную (не картошка, а кабачок) и фотографировать.
– Это у Вас от молитвы такая растет.
– Здесь же святое место, вот и растет, – сказал Илюша, по-хозяйски накладывая себе в мешок. А друзей наставляет собирать в кучки. Помогать, мол, старичкам нужно.
Сын, порадовавшись на таких тружеников, принес из магазина дыни: и длинную, и круглую; арбуз, еще каких-то вкусностей. Накрыл на лавочке вместо стола. Ребятки, увидев угощение, перестали играть, бросая друг в друга картошкой, и по-серьезному стали работать.
Впятером мы быстро собрали несколько кучек, свой мешок Илюша ловко пристроил на раму велосипеда и привалил его к забору.
– Ребята, всем мыть руки! – опять скомандовал тот же хозяйственный Илюшка, и все побежали к бочке с водой.
На столе-лавке красовались рассыпчато-красные арбузы, крахмально-желтые дыни, ну и всякие булочки. Давно не было таких арбузов, да и дынь тоже.
– По заказу, что ли? – удивились ребята, упиваясь арбузным соком, стишок даже вспомнили: «Даже нос и щеки – все в арбузном соке».
И вдруг, в разгар застолья, выбегает старенькая бабушка из-за дома с длинной палкой – и как врежет ею по спине мальчика, имя которого я не запомнила. А палка длинная, всем досталось. Она кричит какие-то ругательства, мальчик, пригнувшись и плача, убежал, она за ним. Мы все в шоке.
– Это ей наговорили, что Вы тут нас эксплуатируете, – со знанием дела прокомментировал шустрый Илюшка.
– Это кто же вас эксплуатировал, когда?
– А помните, мы около храма мусор собирали?
– И около родника, – добавил богатырь Илья.
– Да, какая же это эксплуатация? Да ведь в школе вас учат…
– Здравствуйте, – прервал мои воспоминания вчерашний гость, – не ждали?
Я пришел, как обещал, послушать про Иоанна Оленевского. Расскажете?
Пока я собиралась с мыслями, с чего начать, рыжий бородач один за другим стал подтаскивать мешки к крылечку. Сильный, ловкий, да такой догадливый.
– И откуда ты такой хозяйственный взялся?
– Все мы родом из детства, – ответил он крылатой фразой. – Я ведь до музыкального училища с отцом не только на гармошке играл, я ему во всём по хозяйству помогал. До 14-ти лет я всё умел делать: и пахать, и косить, и дрова рубить. Я и матери помогал: белье на речку носил полоскать, на коромысле воду носил, корову доил, когда маме некогда было. Старший в семье всегда первый помощник родителям.
– Жена, наверное, не нарадуется, что у нее такой муж, – забыла я уж ответить на первый его вопрос.
– Да, сначала мы не могли нарадоваться друг на друга. Я ее очень любил и жалел, а когда случилась беда – ее как подменили. Каких я только обещаний Богу не давал, как только не молился, чтоб она не умерла. И сейчас жалею.
– Жалеешь?
– Да, жалею. Старинное это слово очень емкое, точно отражает мои чувства. И люблю, и забочусь, и сочувствую, одним словом, жалею. А она не верит, капризничает, подозревает, ну, в общем, ревнует ко всем и ко всему. Когда увидел полуразрушенный храм в нашем селе, я обещал Богу восстановить его, чтоб только жила моя Марина. Храм стоит рядом со знаменитой усадьбой князей…
Фамилию князей он почему-то не назвал, но немного замявшись, продолжал:
– Я думал, разыщу потомков князей, налажу с ними связь, может, они захотят восстановить свое имение, ну, и церковь заодно. Мои тщетные поиски в интернете затягивались, а жена подозревала что-то другое… Тогда я решил обратиться к односельчанам, чтоб, собирая по малой лепте, самим начать восстановление. Они горячо откликнулись. Школьные друзья поддержали меня, особенно Пашка. Стали чаще собираться, размышлять, планировать. Но и это Марину пугало и раздражало. Нам посоветовали обратиться с этим предложением в епархию. Особенно радовался Пашка:
– Вот наконец-то выход из положения! Нам только документы нужно оформить!
– А Вы знаете, что такое оформить документы?!! – сказал Иван.
– Знаю, – еле успела вставить я.
– Отмежевать землю, оформить здание храма в собственность, создать приход, – продолжал он, не услышав моего ответа. – Трудно, но всё-таки виднелся свет в конце туннеля. Марине стало полегче, и это еще больше придало мне силы. Но пошли такие материальные расходы, о которых я не подозревал. Оформление документов растянулось на годы. Я стал раздражительный, обидчивый, чего раньше за собой не замечал.
– И я это испытываю в полной мере.
– Денег катастрофически не хватало.
– О! Какая знакомая ситуация, – уже мысленно сказала я.
– Я перевез жену в родительский дом, а квартиру в городе сдал втайне от Марины, устроился работать на стройку, занимался хозяйством, огородом и садом, пчел развел. Берег каждую копейку, продавал излишки молока, мяса, фруктов. Хорошо еще, сын укрепился в бизнесе и дочка во второй раз вышла замуж за делового, доброго парня. Но их я пока не обременял своими заботами, не зная, как они к этому отнесутся, – взахлеб рассказывает Иван. – Пашка мне здорово помогал, предвкушая что-то, но думали мы, видимо, о разном. Мне хотелось на своей родине оживить барскую усадьбу с храмом, а втайне надеялся, что Бог исцелит мою Марину, благословит моих детей и сторицей воздаст всем труждающимся во славу Божию. – Иван задумался, но ненадолго. – О чем мечтал Пашка, я тогда не подозревал, это потом я «раскусил» его желания.
– Ну, и как же ты «раскусил»? – наконец-то и я вставила свое слово в его возбужденно-эмоциональный рассказ.
– Да не то, чтобы «раскусил» – «поймал» с поличным, можно сказать.
У меня снова мелькнула мысль о знакомой ситуации.
– Мои друзья из города приехали: посмотреть, положить кирпичики. А я в это время занят был. Павел их встретил, рассказал о всех наших трудностях, а рассказчик он был превосходный, склонил на пожертвование, и они уехали, не дождавшись меня. Потом рассказывали, удивлялись нашим трудам во славу Божию. О Пашке рассказали, о толстой тетради, в которую он записал «кирпичики-пожертвования», и сказали, откуда он ее достал и куда потом положил. Я не подал тогда виду, не сказал им о своих подозрениях, нашел ту тетрадочку и спросил друга своего:
– Что это такое?
А он ответил:
– Найди другого дурака за так работать.
Ох, как я тогда страдал, вспоминая Пашкины паломнические поездки. Он привозил оттуда небольшие пожертвования, которым я был несказанно рад. Но записывал он имена в другую тетрадочку. Оказывается, он «дурил» и людей, и меня.
– Ну нет, дурил он только себя. А у людей, которые записывали кирпичики в его толстую тетрадь, Господь принял милостыньку. На этот счет ты, Ваня, не безпокойся. Это уж я точно знаю, была возможность убедиться.
Рассказ Ивана был не праздным, он это делал «между делом». И как только он находил дела? И картошку под крылечко сложил, мелкую отложил, чтоб отвезти тете Жене – она курам скормит. За водой с ним вместе сходили. В общем, он работал, а я только слушала и удивлялась:
– Ну, откуда ты такой деловой?
– Да я же говорю, из детства.
– Да, не зря пословица молвится: «Учи сына, пока он поперек лавки лежит».
– Правильно Вы подметили, а сейчас молодежь либо лежа на диване телик смотрит, либо, что еще хуже, в «интернете сидит». А чему там научиться?
Ну, а страдал-то я недолго. Откликнулись «потомки» князей – стали помогать, – обрадованно продолжал Иван. – Правда, потомки уже не князья – простые люди, но на хорошей работе один. Компьютерщик – кандидат математических наук, в Москве живет, зарплата у него «будь здоров». Заинтересовался так, до сих пор помогает. Купол он оплатил и колокола, и родных своих приобщил, те, правда, по «чуть-чуть», как они сами говорят, но эти «чуть-чуть» покрывают непредвиденные расходы.
– А священник Вам не помогает?
– Сначала к нам священников дежурных присылали. Каждое воскресенье служба была. А потом назначили настоятеля.
– Который вчера приезжал?
– Да, – как-то неохотно отозвался Иван, ну а я и не стала больше говорить на эту тему.
Дело близилось к обеду, много дел переделал нечаянный помощник, надо обедом хоть его накормить. Пошли в трапезную. А он опять: и воды принес, и картошку почистил, да уж не буду всего перечислять. Сроду мне никто так не помогал. Слава Богу, в холодильнике было кое-что. Не стыдно было угостить такого «доброхота». Он как знал, что я впоследствии запишу его рассказ, опять стал излагать, между делом, свое житье-бытье, забывая ложку в тарелке.
– Ну, спасибо Вам большое, надо собираться в дорогу.
– Дядя Ваня, пойдем к дубу? – подбежал Коля. И они ушли на родник и к дубу.
Прошло полдня, а я ничего так и не сделала. Но что это я? Сделала, и много чего, правда, не своими руками. Слава Богу: и дела намеченные сделаны, и человека выслушала, а может, даже помогла чем. Он выговорился, ему стало полегче – вот и хорошо.
Опять села на крылечко. Солнце ласковое, последние деньки «бабьего лета». Только теперь и понимаешь, почему это время года «бабьим летом» называется. Задумалась…
Вспомнилось, как готовились к первой литургии. Сколько было исхожено и изъезжено по мастерским, чтоб сделать иконостас, вернее, иконостасик, жертвенник, престол, аналои. Сколько слез-то было пролито. А денег-то – только те, что пенсия, да квартиру свою сдали. А с мужем-то сколько проблем из-за этого было!
Хотела заказать икону Иоанна Оленевского у художника. Оказалось, так дорого! Но поразмыслив, согласилась. Карандашный рисунок я сделала сама. Думала: «Вот выполню несколько портретов на заказ и закажу на вырученные деньги». А когда художник увидел, что икона с житием – цену увеличил раза в три-четыре. Ну что тут делать? Пришлось писать самой. Владыка благословил и пошла работа. Когда спрашивали, чем пишу, отвечала – слезами.
Надо было дочке еще помогать: внук-школьник и внученька-малышка совсем, и муж – третий внучек, самый капризный. А ведь еще два огорода и дача, тогда еще не продана была. И как же я всё успевала?
Иван вот спрашивал, верю ли я ему, что с документами беготни много. Еще как верю. Помощников в этих делах у меня почти нет, хотя вполне могли бы быть, но все отнекиваются, то ли правда некогда, то ли знают, что это за мука по кабинетам ходить.
А денег-то опять сколько надо?
И с настоятелем сколько было проблем! И певчих из города привозила, а это опять деньги… Это уже к пятому году учителя Оленевской школы осмелились, стали петь литургию. Разве в одну строчку запишешь, сколько надо было литературы музыкальной. И как мне тогда помог Господь устоять на этой тропе?!
Каждую зиму попеременно сидела то за мольбертом, то за машинкой. Облачения для священников шила сама, к каждому празднику свой цвет. И в храме все ризы шила.
Господи! Как же всё это было, как Ты укреплял?!
– Здравствуйте, Елизавета Михайловна, – вывел меня из оцепенения чей-то очень знакомый голос.
– А, Нина Васильевна, какими судьбами?
– Да вот, заехала поделиться с Вами радостью. Помните, приезжала с Вами в келью, когда Вам ее передавали? В келью на улице Колончик.
– Помню, конечно, где батюшка жил последние годы у сестры Натальи.
– Я тогда не очень вникала во всё происходящее, т.к. молилась усердно батюшке Иоанну Оленевскому, чтоб исцелил мою больную спину. Я же сорвала ее, уж несколько лет мучаюсь. Отец у меня старенький, больной. Ухаживая за ним, и сорвала спину-то.
– Ну, что дальше? – не терпелось мне.
– Ну что? С того дня ни разу не безпокоила меня спина. Вот выпал случай, заехала поблагодарить чудотворца. Можно я к деснице пройду?
– Да, конечно, можно, проходи.
– Елизавета Михайловна, а дядя Ваня уехал! – кричит запалившийся от быстрого бега Коля.
– Как уехал? И не попрощался!
– Ему позвонили, и он сразу уехал, еле успел искупаться в купели. Он сказал, что еще приедет сюда. Я ему всё рассказал: и про дуб, и про родник. Ему понравилось.
А я так и не рассказала ему житие старца Иоанна Оленевского…
«Стакан воды»
30 мая 2014г. …Бог услышал, внял гласу
моления моего. Благословен Бог, Который не отверг молитвы моей
и не отвратил от меня милости Своей.
Пс.65:19-20
Давно митрополит обещал и, наконец, назначил день – 30 мая в 15.00, когда привезут частицу мощей старца Иоанна в Оленевский храм.
Как мы готовились!!!
…Теперь и на родине Иоанна Оленевского есть его частица. Чего нам ещё желать?! Слава Богу за всё!
Как ликовало сердце. Кто-то из толпы паломников возгласил:
– Батюшка Иоанн вернулся на родину частицей своих мощей в золотом ковчежце в виде десницы.
Чего нам ещё надо? Надо!!! И очень много надо! Особенно мне. Господи! Как мне надо научиться по-настоящему надеяться, терпеть, прощать и любить, как советуют оптинские старцы. Господи! Благослови и дальше дни моей жизни. Научи мя оправданиям Твоим.
Своего настоятеля у нас не было, и сегодня служил о. Виктор, который еще в прошлом году приезжал к нам с владыкой Вениамином (Зарицким) на закладку капсулы в храм Иоанна Оленевского. Был он тогда молоденький, кудрявенький такой мальчик. Так вот, этот мальчик стал священником, и каким!!! Есть же и среди молодых настоящие священнослужители. И на следующий день, 31 мая, была праздничная служба. Так было хорошо!
После службы к нам заезжали гости-паломники. После всех заехал некий батюшка: во всем новом, Крест блестит, веселый, рыжий, как солнышко. Я обрадовалась, благословилась, и его вместе с гостями с удовольствием везде провела, рассказала про старца и святые места.
Потом как-то само собой вырвалось у меня, что вот, 18 мая у нас было такое событие!!! И взглянув на этого батюшку, почему-то спросила:
– Не Вы ли это были тогда?
А он:
– Ну, наконец-то Елизавета Михайловна меня узнала.
Это был священник о. Александр с матушкой Иоанной. А матушка Иоанна – келейница нашего владыки, и сказала ли она ему про то, что случилось 18 мая?
А случилось вот что.
Служил у нас в тот день о. Андрей Ширшаков. Хорошо служил, старался. И мальчика еще окрестил. Настроение у меня было необычайно хорошее, устала только очень. В музей почти никто не заезжал, мы собрались уходить. И вдруг подъехала «Газелька» из Тамбова. Пришлось остаться. Старшая группы предупредила, что у них болящая, нельзя ли скуфейку батюшкину. Я сказала, что нельзя, а она так стала уговаривать, что пришлось согласиться, но только после того, как все выйдут, а то будут просить, кому надо и не надо.
Я стала рассказывать. Слушали со вниманием. Спрашиваю:
– Не устали ли, не утомились ли?
Отвечают:
– Нет, готовы слушать про батюшку безконечно.
Пора уже переходить в горницу. Я предупредила, что резная икона Иоанна Оленевского, как живая, и батюшка, как живой, благословляет. Открыла дверь, вхожу первая, и вдруг:
– Не как живой, а живой святой встречает, заходите.
Эти слова были сказаны таким отвратительно-громким, чудовищно-мужским голосом, как в фильме ужасов. У меня подкосились ноги, волосы зашевелились, по телу – мурашки. Как парализованная, держась за косяк двери, на деревянных ногах дошла до стола и села на лавку у окна.
Стала что-то говорить, но получалось невнятно. Сказала про «кирпичики», но никто не торопился записаться. Посмотрела на людей – они тоже были как парализованные, может, и они не поняли, что это был за дикий голос. Понемногу расслабились, стали прикладываться к иконе Иоанна Оленевского.
Кто-то спросил разрешения сесть на лавку, и напротив меня села, вернее, повалилась, женщина. Ее держал мужчина и я, вспомнив просьбу, побежала за скуфеечкой, как за «стаканом воды». Подбежала к женщине сзади и положила сложенную скуфеечку ей на голову. Она (или «он»?) как заорет «благим матом», железным, каким-то потусторонним, голосом, от которого опять волосы дыбом и пот стекал по спине.
Я от страха взмолилась: «Господи помилуй!», а ужасный, какой-то звериный, голос: «Ой, убери, горячо! Ты что делаешь? Ты меня сжигаешь!!!». В ужасе, еще громче, буквально кричу: «Господи!!! Помилуй!!!». Оглянулась на остальных, кричу им: «Молитесь тоже, громче!!!». А у них и скулы свело, едва открывают рот, но по губам вижу, тоже говорят: «Господи, помилуй!».
Молюсь, осеняю себя и женщину крестным знамением, с ужасом вспоминаю молитвы – и никак не вспомню. А она бьется у меня под «скуфейкой», ее всю крутит, руки и ноги неестественно выворачиваются. Те люди, что сидели напротив нее, потом рассказывали, что видели, как искажалось ее лицо: рот уходил то к правому глазу, то к левому, и им казалось, что и глаза вылезали из глазниц то к уху, то к носу, или на лоб лезли.
Повторяя: «Господи, помилуй!», никак не найду слов молитвы. А «голос» меня ругает: «Ты кто такая?! Убери скуфейку, всё равно не выйду!». Не понимая смысла этих слов, я только пыталась перекричать их молитвой «Господи, помилуй!».
В ужасе, каким-то чудом, сообразила взглянуть на резной образ Иоанна Оленевского, и как закричу: «Батюшка помоги!», «голос» всё ругает меня. Бедную женщину всё ломает, голова ее трясется, как старая стиральная машина при отжиме. И наконец, у меня в голове появились слова молитв, все подряд, вперемешку – и утренние, и вечерние. Этот «ужас» орет на меня: «Ты никто и звать тебя никак, ты не сильная, я не выйду», – а сам тут же: «Ой! Ой! Горячо!». «Я не сильная, а батюшка силен», – тихо сказала я, и вдруг откуда-то взялось: «Именем Господа нашего Иисуса Христа!». На мгновенье, которое показалось мне безконечным, я не знала, что сказать дальше, и вдруг: «Во ад сшедшего и поправшего силу…», и всю молитву «Да воскреснет Бог!». Я молилась так громко, с таким дерзновением и верою, что «он» уже орёт: «Да выйду, выйду!»
А у меня уже рука ослабевает держать скуфейку, женщина крутится-вырывается. Мои пальцы сжали мертвой хваткой ее голову. Молюсь Ангелу Хранителю, слова путаю, забываю. «Он» притих, а потом опять как взревет, сотрясая бедную женщину. А я как закричу: «Богородица!», и все как подхватили: «…Дево, радуйся!..».
Когда мы дочитали молитву до конца, голова женщины стала поворачиваться ко мне: «О ужас! Что я увижу!». И вдруг вижу миловидное лицо женщины с приятным, кротким взглядом темных глаз и тихий, нежный голос сказал: «Спасибо!».
Все в шоке! Я не придумала ничего умнее, как сказать:
– Вам полегче? – как будто действительно дала ей стакан воды.
– Да, – сказала она и вышла с мужем. Потом я узнала, что они стояли на коленях перед Крестом.
А люди… Зашумели, загалдели, стали записываться на «кирпичики». Когда эта женщина с мужем вернулись в келью и стали записываться на «кирпичики» (Валентина и Михаил), я спросила:
– А «он» не вернется?
Она сказала:
– Нет!
И все пошли на источник купаться. Я многое, наверно, пропустила, мне долго не хотелось вспоминать об этом ужасе, может, что и забыла теперь. Хорошо, что в келье остались двое: монахиня и священник в мирской одежде. От страха, еще сидевшего в глубине моей души, прилепилась к ним, стала всё про батюшку рассказывать и, видно, уже утомила их, а всё не отпускала. Потом стала им рассказывать о случившемся.
Они как-то спокойно отнеслись к этому, сказали, что всё слышали и видели. Успокаивали меня, молодец, мол, матушка, выдержала. А я всё оправдывалась, что не «отчитывала», хотя этот голос орал, зачем его «отчитывают». Я и слова-то такого сроду не знала, читала молитвы подряд, какие знала, а слова: «Именем Господа…» сами собой откуда-то пришли.
Когда эти двое стали уходить, я спросила, откуда они. Монахиня сказала, что она Иоанна – келейница владыки Серафима, а батюшка Александр из мужского монастыря.
Вот это да! Вот это свидетели! Потом, уже одна, я плакала перед батюшкиной иконой, говорила, что больше никогда не буду делать так, только не оставь меня без помощи. Я была в страхе, в ужасе. А взглянув на икону Спасителя, устыдилась и просила прощения за то, что испугалась. Ведь если Бог с нами, кто против нас?
Успокоилась, вышла на солнышко. Тамбовцы, искупавшись, расположились на полянке обедать. Попросила эту Валентину разрешить описать этот случай. Она охотно согласилась, рассказала про свою жизнь, и что теперь первый раз самостоятельно с удовольствием купалась в святом источнике. А раньше несколько человек не могли подвести её к источнику или Причастию. Она оставила адрес и обещала с мужем приехать в июле.
И устроила…
Продолжаем знакомить вас дорогие братья и сестры с книгой «На святом месте: Строчки из дневника», в одноименном разделе «На святом месте» опубликовано начало данного произведения.
Автор книги — Е.М. Егорова, председатель приходского совета и ктитор храма, построенного на малой родине священноисповедника — в селе Оленевка Пензенской области.
5 сентября 2014 г.
Дух дышит, где хочет, и голос его
слышишь, а не знаешь, откуда приходит
и куда уходит.
Ин.3:8
Опять прошел месяц, нет, уже два, а я так и не описала ничего, а писать было о чем.
Во-первых, о том, что владыка Серафим служил у нас 5 августа малую вечерню с акафистом у нового храма. После службы сказал такие хорошие слова! У меня отлегло от сердца, а то так «клевали» со всех сторон, что уж и отчаялась. 6 августа у нас служил о. Дионисий из Митрофановского храма (теперь он где-то в другом месте). Было так радостно, встретили крестный ход, а потом пошли на литургию.
После службы к нам заехали гости: автобус из Пензы. Я, как всегда, начала беседу, а потом подошел высокий, красивый парень лет 30-35-ти и сказал, что он мой ученик. Я, конечно, не узнала его. Он, видимо, был наслышан о чудотворных батюшкиных вещах и просит положить что-то из них на голову его жены. Я поняла, в чем дело, и запротестовала отчаянно, в голове всплыло событие 18 мая. Отнекиваясь, я сказала, что вот если бы был какой-нибудь священник, и если бы он согласился…
И в дверях появились двое. Иерей, который служил у нас зимой, и иеромонах Варсонофий из Сердобска (это я потом узнала). Его попросили, и он согласился, ничего плохого не подозревая.
О. Варсонофий взял скуфеечку… Женщина застучала зубами, как от холода, и стала так дышать, будто ей не хватает воздуха, будто на нее целлофановый пакет надели. Я спросила:
– Почему Вы так дышите? Вам плохо?
Она не ответила, а злобно посмотрела на меня. До меня еще не дошло, что уже «начинается».
Муж придвинул ее к стене, батюшка положил не нее скуфейку – как она заорет не своим голосом… Строители на стенах нового храма слышали этот рев. Иеромонах от неожиданности снял скуфейку и хотел вернуть на место, но я закричала:
– Положите, положите, сейчас выйдет!!!
С чего я взяла так сказать?! Монах послушался. Он тихо молился, женщина, вернее, то, что в ней, опять заревело, а я закричала:
– Молитесь все!
Я была, как в кошмарном сне! И я, и все гости громко молились: «Господи, помилуй!».
Ко мне уже начал приступать тот страх. Я забежала в горницу, кричу: «Молитесь!», хотя и так все громко молились, и сама громко, громко стала, буквально, кричать: «Да воскреснет Бог…». Выбежала опять в музейную комнату, женщина бесновалась, сползая по стене. Молитва уже кончалась, а она всё беснуется, корчится.
Отец Варсонофий тихо молится, то ли от страха, то ли от знания дела. А я в ужасе. Испугалась! А вдруг не выйдет?!
Вышел. И женщина посмотрела на меня уже умными, живыми, добрыми глазами:
– Спасибо!
Вот это да! Что это было?
Исцеленная пошла с родными на источник купаться, а иеромонах незаметно ускользнул. Может, для него это тоже было ужасом. Оставшиеся в келье ошеломленно комментировали это событие.
Когда женщина с мужем вернулись, мы спросили ее, что с ней было. Она рассказала, что мать ее еще в девчонках водила к экстрасенсам, старалась с выгодой устроить жизнь дочери. И устроила…
Потом мы, а нас было много, в том числе и гости из Саратова, предложили ей встать в то место, где была материнская келейка Иоанна Оленевского, в которой он родился. Люди рассказывали, что на этом месте чудеса творятся. Ее снова «затрясло», и она выскочила из этого пространства, как ошпаренная.
– А почему опять? – спросили мы ее. – Ведь «он» же вышел?
Она сказала:
– Там еще много.
Храм. Освящение
Я –Бог твой,
располагающий обстоятельствами,
и не случайно ты оказалась на своем месте,
это то место, которое я тебе назначил.
«От Меня это было».
Серафим Вырицкий
16.00, 11 сентября 2016 года. Плачет Е.М. на крылечке, прильнув щекой к столбику. Сколько слез уже было пролито у этого шершавого бруса. И вот сегодня такое событие!!! Слава Богу!!! От переполняющих сердце чувств вырвалось громкое рыдание.
– Е.М., что с Вами? – перед крылечком стояли две женщины.
Стало так стыдно! Давно ли они тут?
– У Вас такая радость, а Вы плачете. От чего Вы так плачете?
– Да вот от радости и плачу. Прижалась вот к столбику, как к родной матери, и плачу от радости. («Столько пережить пришлось за эти годы», – пронеслось в голове).
Что-то неловко стало. Зачем я откровенничаю с этими людьми, кто они? Поймут ли причину моих слез?
– Да мы помним, как Вы плакали у этого столбика еще 11 сентября в 2012 году, перед молебном по случаю закладки камня в фундамент будущего храма. Шел сильный дождь, а у Вас не было певчих. Все спрятались в молитвенном доме, а Вы плакали у этого столбика. Был приготовлен «камень закладной», он лежал на той лавочке. Вы тогда говорили, что этот кирпич из разрушенного Введенского храма, в котором служил и молился Иоанн Оленевский. На нем были буквы АНС. Вас тогда все успокаивали, предлагали перенести это событие, а Вам почему-то хотелось именно 11 сентября.
Всё как-то прояснилось в голове, вспомнилось (и очень четко) как шла, вернее, бежала по дорожке промокшая группа людей, в которой оказались такие певчие!!! Вот это чудо! Как утешил нас Господь! И сколько еще скорбей и чудес было!
Вглядевшись в лица женщин, я узнала одну в желтом платочке. Они попросились поклониться десничке, я пропустила их в молитвенный дом, а сама опять незаметно мыслями улетела в то время, когда владыка Вениамин спросил: «Кто будет строить храм?». Я почему-то сказала, что Господь найдет себе строителя. Тогда он, не услышав моего ответа, трижды благословил меня строить. А ведь я только сказала: «Хорошо бы для святого Иоанна Оленевского построить настоящий храм, каменный». Как я тогда плакала, как испугалась!..
Мы все думали, что храм можно построить по «кирпичику». Ведь все едут в Соловцовку к мощам Иоанна Оленевского, и будут к нам заезжать, и вносить каждый свою лепту. Для этого уговорили сына купить нам машину (8 поддонов) кирпича.
По праздникам и воскресным дням мы с учителями – членами церковного совета – стояли у дороги с маркерами и писали имена на кирпичиках редких, очень редких посетителей музея Иоанна Оленевского. Некоторые признавались, что им запрещалось к нам заезжать, а кто запрещал, не говорили.
Слезы опять полились рекой, но уже совсем другого качества, как тогда, 11 сентября 2012 года. Сегодня тоже 11 сентября, но уже 2016 года. Такой праздник! Иоанна Крестителя, Иоанна Оленевского день рождения и великое освящение храма в честь Иоанна Оленевского.
– Е.М., Вы опять плачете? – вернули меня к действительности вышедшие из молитвенного дома те женщины, свидетельницы событий 2012 года. – Владыка такие хорошие слова сказал по поводу сегодняшнего события, а Вы тут плачете в одиночестве.
– Да я специально укрылась тут от всех, владыка с сослужившими после трапезы уехали, все почти разъехались, а мне так захотелось побыть одной, обдумать событие сегодняшнего дня, вспомнить, вновь пережить прошедшие дни, вернее, годы…
– Ой, простите, а мы нарушили Ваше уединение, мы сейчас уйдем, по привычке зашли поклониться деснице Иоанна Оленевского. А что теперь с десницей, перенесут ее в храм или здесь оставят?
– Это как владыка Серафим благословит, – ответила я, мысленно опять убегая в те дни, когда возводился фундамент храма. Сколько было пережито!!! Как я устояла?!! Воистину «сила Божия в немощи совершается».
Чудным образом Господь снова послал нам денег для закладки фундамента.
Сын тогда понял, что с кирпичиками у нас не получается, и привез нам из Москвы большую сумму денег. Я тогда так испугалась, думала, он квартиру продал. Но потом, втянувшись в строительство, и квартиру, и дачу пришлось продать, и машину, которую зять мне подарил, когда узнал, на какую стезю я ступила. Все это было и радостно, и страшно.
Потом уже сердце несколько успокоилось. Господь дал, Господу и отдавали,
а Он сторицей снова подавал.
А как укрепил Господь, когда в июне 2013 года на трапезе после события закладки памятной капсулы в стены храма владыка Вениамин сказал, чтоб к Новому году освятить храм. Я чуть не умерла от страха. Нарушить благословение владыки нельзя, и выполнить – нет никакой возможности.
Мы строили летом, закупая стройматериалы, а расплачивались зимой. Время такое тяжелое, а вдруг сын потеряет работу, что тогда? Записаться на кирпичики по-прежнему заезжало очень мало паломников. Нам было тяжело, хоть теперь понимаю, что напрасно переживала, Господь не оставлял нас никогда.
Он дал мне два крыла, посредством которых я и «летала».
Это с высоты прожитых лет видно, как Господь строил храм в честь своего угодника, а тогда?! Сколько напастей! Со всех сторон! Как я жива осталась!?
И даже сегодня, в такой великий день, за несколько часов, нет – минут
до Великого освящения вражина попытался сорвать торжество. Но… «Бог не выдаст – свинья не съест». Ничего у него не вышло. Всё состоялось. И люди говорят, что всё очень хорошо было, что владыка митрополит Серафим такую хорошую проповедь прочитал. Только я ничего не помню от волнения, нет – помню, даже взгляд Преосвященнейшего помню, как складывались его губы, произносившие слова, помню, но сами слова не помню. Так переволновалась.
За трапезой владыка признался, что не верил, когда 5 августа 2016 г. мы назначили освящение на 11 сентября 2016 г.
Слава Богу, всё произошло, храм построен и освящен. Но сколько еще дел внутри храма, да и снаружи. Неужели и дальше Господь даст сил?
Да будет воля Твоя, Господи!
Скорби, искушения
«Я – муж скорбей, изведавший болезни, Я допустил это, чтобы ты обратилась ко Мне и во Мне могла найти утешение вечное. Обманулась ли ты в друге своем, в ком-нибудь, кому ты открывала сердце свое. От Меня это было».
Серафим Вырицкий
Уставшая, но успокоенная отрадными слезами, я села на ступеньки и заснула, прислонившись к столбику крыльца.
– Нашлась сорочица, где была? – пробудил меня бодрый, любопытный голос.
– Ой, да Вы заснули!
– Нет, так задремала чуть-чуть. Устала очень.
– Еще бы не устать! Мы думали, Вы прямо с ума сойдете. Как Вы горевали, сокрушались! Ну, где она была, кто нашел?
– Вы о чем?
– Да о том, что надевают на престол, сорочицей, кажется, называют?
Подошли еще две женщины.
– Людмила, ты что от нас убежала? – обиженно попеняли они ей.
– Да вы медленно шли, а мне не терпелось спросить у Е.М., куда делась эта скатерть и кто ее нашел?
Сон как рукой сняло. Сердце опять затосковало. За одну секунду пролетели все события вчерашнего дня. А утро сегодняшнего дня ступором встало в памяти.
– Никто не нашел, – ответила я. – Уже не хочется вспоминать о тяжелых минутах.
– Как же так? – удивилась Людмила, которая вместе с двумя подошедшими женщинами уже несколько раз приезжали из Саратова и оставались ночевать, как и сегодня. – Вы же говорили, что без этой со… вещи не состоится освящение храма!
– Да, но Господь всё управил, и всё состоялось, – с неохотой ответила я – так не хотелось даже думать об этих тяжелых минутах.
– Е.М., ну, расскажите, – настаивала Людмила. – Где эта сорочица, – вспомнила она это слово.
– Не знаю, как кверху поднялась!
– Ну серьезно, ну расскажите, а как же без нее всё состоялось?!
Делать нечего, надо рассказать и забыть, как тяжелый сон, не обижать же этих добрых паломниц. Они уже как родные стали, свои. Пришли и свои, попросили накрыть ужин в трапезной молитвенного дома, а саратовцы торопили:
– Е.М., нам же ехать пора, ну расскажите…
– Ну что, начать тогда надо издалека, – решилась я. – Мы с о. Павлом, секретарем епархии, дня за три уже всё проверили. По списку много чего нужно было приготовить к освящению, начиная с престола, жертвенника. А еще: кованых гвоздей, камней, ковчег для мощей, розовой воды, полотенец, губок и т.д., кончая ризами на жертвенник и престол, а также нижнее облачение на престол, которое называется сорочицей. Всё приготовлено и промерено. Наступило некоторое успокоение. И вдруг вечером, накануне 11 сентября, приезжает проверяющий и начинает «взвинчивать нервы»: это не тут лежит, это не так стоит.
– Это враг его смущает, – добродушно вставила заступница – красавица Людмила.
– Хорошо сейчас в спокойной обстановке рассуждать: кто кого смущает, а тогда, поди, Е.М. поволновалась! – перебила ее М.П.
– Не то слово, нервы буквально лопались, ноги не держали, голова кружилась, а проверяющий всё как «кувалдой по голове»: это не так, это не здесь, этого мало, не так сшито, не так одето… Тоже переживал, наверное. А кто б только знал, как я переживала!
– Ну, если всё было проверено, что же Вы так переживали, нельзя себя распускать, – сказала и испугалась своих слов П.П.
Все так на нее посмотрели, что теперь заволновалась она.
– П.П., – продолжила я, смягчая обстановку, – у меня ведь еще другие проблемы были в этот вечер. Паникадило только заносили, а в дверь не проходит. Иконостас устанавливают, а тоже, слышу, что-то не подходит.
– Как, это всё в последний вечер? – опять осмелела П.П.
– Да подожди ты, Поля, – оговорила ее М.П., – что с сорочицей? Куда она исчезла-то?
– Ну вот, проверяющий всё-таки докопался: сорочицу, мол, надо хоть на полсантиметра отогнуть. А кто это сделает и когда? Да и надобности не было, я же всё сама шила, мерила всё до сантиметра. Она же тугой должна быть. Чуть-чуть потяни – и прибавится этот сантиметр, расправь – и всё на месте. А он настаивает. Уж как я его уговаривала не издеваться надо мной из-за таких мелочей в такой момент! Он стоит на своем.
И я решила смириться. А каково мне было оставить без присмотра установку иконостаса и поднятие паникадила? Ну, смирилась, поехала на другую улицу, где была швейная машинка. Мне помогли отпороть, погладить, и я подшила. Спина от напряжения огнем горела. Дойти бы уже не смогла. О.М. с сыном на машине за мной приехала. В храме работы продолжались. Слава Богу, успокоилась.
Стало темнеть, хотела почитать правило перед Причастием, да где там. В алтаре-то убрались, приготовили всё, а в центре храма… Пришлось дверь южную вынимать – паникадило не проходило на 5 см. Вот искушение-то! Леса установили, а ребята-мастера, которые ковали эту красавицу, боятся высоты. Что делать? Уговорили бригаду, которая устанавливала иконостас, но опять «но». Чего-то не хватило, и пришлось в 12 часов ночи вызывать бригаду верхолазов.
Хорошо сейчас говорить, рассказывать по порядку, а каково тогда было! Работу закончили в 4 часа ночи, и мы стали убираться. О.М. с Р.М. остались мыть полы, закончили часов в 5 утра, а в 5.30 уже приехал благочинный служить молебен и исповедовать. Я хоть и поисповедалась, но чувствовала, что с таким душевным устроением идти ко Причастию нельзя. А так хотелось!!! В такой день!
Пришла мысль, что надо пойти еще раз всё проверить. Было уже часов семь. Храм блестел, сиял свечами, всё чисто и красиво убрано коврами. В алтаре всё, вроде, на месте. И вдруг, о ужас! Сорочицы нет. Это как же вынести такое?!
Уже съезжаются машины, священники облачаются, о. Павел спрашивает, как дела, а у меня шок. Сейчас приедет владыка – и все уедут назад. Ничего не будет. Ужас, ужас! Я так хотела, чтобы это случилось именно 11 сентября. Тройной праздник: Иоанн Креститель, день рождения Иоанна Оленевского и освящение храма.
Мысли, как молнии, голова кипит. По моему виду все поняли, что что-то случилось. Сказала. Все бросились искать, но что искать? Люди даже не знают, что такое сорочица. Я каким-то образом оказалась в саду. Как я туда пришла, не помню. Помню только облако на небе, помню даже очертание его и свой плач, умоляющий Господа, чтобы нашлась сорочица.
Пришел проверяющий, и, увидев меня издали, повернул назад. Такой, наверно, у меня был скорбно-пугающий вид. Потом пришел о. Павел и сказал, что всё будет хорошо, одевайтесь, мол, скоро 8 часов. Мне недавно сказали, что я была нарядная, но как я оделась, не помню. Я шла и боялась подойти к храму. Уже стояли с хлебом-солью, с цветами и иконой, но не те люди, которых я планировала поставить. Ждали сорочицу, за которой в город послал о. Павел. Было без пяти минут восемь. От сердца отлегло лишь тогда, когда о. Алексей на поднятой руке нес спасительную сорочицу. Еще минута – и звонарь зазвонил встречу митрополиту. Слава тебе, Господи! Неужели Ты и на этот раз пожалел меня?! Всё остальное было как во сне. Я даже причащалась.
Недавно мне рассказали, что владыка сказал очень хорошую проповедь, но я, к сожалению, не помню этого. Все вроде остались довольны, трапеза, хоть и постная, была изысканной, заказанной в ресторане, с посудой и официантами. Всё было на высшем уровне. Владыка Серафим сказал за трапезой, что он не поверил, что обещанное 5 августа и намеченное на 11 сентября освящение храма состоится. Слава Богу! Господь не оставил и на этот раз!
– Вот это да! – вздохнули все разом.
– На ужин! – позвали из трапезной.
– Эх, нам ехать пора, – загрустили саратовцы.
– А почему всё в последнюю ночь-то делалось? Надо было всё заранее сделать, – опять вставила П.П.
– Полина, ну ты и деловая! Наверное, была тому причина, – опять урезонила ее М.П.
– Да, причина была, – тангалашка (так именует беса святой Паисий Святогорец) и здесь повилял хвостом.
– Идите же, остынет, – опять позвали на ужин. – После еще поговорим или, еще лучше, спустя время. Видите, на Е.М. лица нет. Сколько можно ее терзать?
Сели ужинать, а саратовцы, сожалея, что надо ехать, набрали бутербродов и обещали приехать на следующее воскресенье и дослушать про алтарь и паникадило.
Слово Владыки
На великое дело — великое слово
(старинная русская пословица)
11 сентября 2016 г.
Слово Митрополита Серафима
Пензенского и Нижнеломовского
на Великом освящении храма в честь Иоанна Оленевского
Дорогие братья и сестры!
Поздравляю вас с воскресным днем и праздником Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна!
Еще этот день является особенным для нашей Пензенской области, потому что этот день является днем рождения Иоанна Оленевского, который был назван в честь Пророка Иоанна Крестителя.
А сегодня еще это торжество усугубилось таким событием, как освящение этого замечательного, вновь созданного храма.
Действительно, это событие я бы не назвал иначе, как совершившимся чудом.
Потому что здесь только, наверное, по молитвам отца Иоанна могут совершаться такие чудеса, такие великие знамения нашего времени.
Конечно, чаще всего все эти чудеса не могут совершаться без рук человеческих, и поэтому строительство этого храма — это действительно великое дело, которое взяла на свои плечи Елизавета Михайловна —председатель приходского совета — и смогла его, я бы сказал, выполнить на пять с плюсом. И поэтому ничего здесь на скажешь, храм действительно благолепен, красив. Он еще не имеет икон и, как я знаю, только вчера вечером были проведены последние подготовительные работы на установке иконостаса и поднятию паникадила, но при всем том, нужно отметить, что этот храм уже дышит благодатной помощью старца Иоанна.
И действительно, именно здесь была восстановлена историческая справедливость.
Представим себе сегодня, что на этом месте, рядом с этим храмом сохранилось место, где стоял Введенский храм. Именно за этим храмом был домик (материнская келья), в котором в 1854 году родился необычный мальчик Ваня Калинин. И, безусловно, конечно, этот, всеми презираемый мальчик, поскольку был незаконнорожденный, этот мальчик Ваня Калинин уже с раннего детства освящал эти места своими молитвами.
Никакой человек не знает промысла о самом себе, и я больше чем уверен, что Иван Калинин был совсем незаметным человеком. И, как мы знаем, отец Иоанн с малых лет нес послушание в храме Пресвятой Богородицы в чине псаломщика, певчего, алтарника и т.д.
Он не замкнулся в себе, он помогал людям, он совершенно незаметно устраивал свою внутреннюю жизнь. В его сердце потаённо на пути к Богу совершались великие дела.
Таким образом, праведная жизнь его многих привела в Царство Небесное, особенно в годы, когда были закрыты церкви, когда все святое разрушалось и не было кому проповедовать Слово Божие.
Большее время своей жизни он нес послушание на этом месте и только в 1920 году был рукоположен во диакона, а уже почти перед смертью в 1946 году — в священника.
Он прожил долгую жизнь, но никто тогда не задумывался, что пройдет всего лишь несколько десятилетий и на этом месте появится ни какой-нибудь памятник или монумент, а появится храм в честь этого человека, в память о его духовных подвигах, о его святой жизни. Это чудо!
А при жизни для односельчан, для тысяч и тысяч людей, притекавших к нему, он был духовным светочем, центром этого духовного света.
Самое удивительное, что это происходит и сейчас, после его смерти.
Он помогает людям строить храмы, чтобы в них совершалась служба, проповедовалось Святое Евангелие, чтобы вновь люди приходили к богу, чтобы они всю свою жизнь искали Божьего Благословения, начиная от Крещения и кончая уходом в жизнь вечную.
Мне хотелось бы от себя лично и от всех вас поблагодарить Елизавету Михайловну за те великие труды, которые она совершила, потому что вот то, что сделано сегодня, то будет перед глазами наших потомков.
Это будет храм на десятилетия и даже на столетия, в который будут приходить люди со своими молитвами о себе и своих близких, и за каждым богослужением молиться за строителей, благотворителей и создателей храма сего.
Безусловно, конечно, все это быстро забудется. Пройдет время, три — четыре десятка лет и мало кто будет вспоминать Елизавету Михайловну, но в молитвах каждый приходящий будет вспоминать за богослужением «блаженных и приснопамятных создателей святого храма сего».
Безусловно, и о тех, кто помогал здесь, кто клал «кирпичик». И прежде всего о тех, кому пришла мысль это сделать, кто дошел до конца и воплотил всё это в жизнь. И поэтому, конечно, все это не может не вызывать восхищения.
Поэтому мы все с вами должны поклониться Елизавете Михайловне в ноги за ее великие труды, которые она совершила на этой благодатной земле, пожелать ей здоровья, помощи Божией в дальнейших трудах, поблагодарить за то, что она так быстро совершила это.
Здесь не было ни особого прихода, на деньги которого можно было бы строить.
Здесь не было, кроме ее семьи, богатых спонсоров, но, поверьте, это очень дорогое дело, оно исчисляется десятками миллионов рублей.
Поверьте, это драгоценное место, в которое теперь будут приходить люди, приезжать паломники. Будут притекать к святому старцу Иоанну Оленевскому, к месту, где он родился, жил, молился, страдал и помогал людям. Всё это останется в сердце каждого приходящего.
Я выражу всеобщее мнение, что у нас сегодня на Пензенской земле великая радость.
Я поздравляю вас с этой великой радостью и желаю помощи Божией во всех делах.
И храни вас всех Господь!
Возвращение рыжего паломника
…Ибо золото испытывается в огне,
а люди, угодные Богу, —
в горниле унижения.
Сир.2:5
Я буду славить имя Бога моего в песне,
буду прославлять Его в славословии.
Пс. 68, 31.
Утро. Храм сияет чистотой. Сквозь окна ровными снопами падают на пол лучи солнца. Они будто пляшут: видимо, мелкие облака, скользя по небу, то закрывают, то открывают светило. Особенно красиво, когда вскользь попадают на бело-золотой алтарь. Значит, уже не рано. Радость такая, что хоть пой! Жаль, что «голосочек хриповат, мама ненанежила» (вспомнилась частушка, как в юности плясала под баян брата). А может, спеть? Хоть как-нибудь, никого ведь нет. На улице ни души, после вчерашнего праздника отдыхают еще, а кому на работу, тот уже работает.
Решилась. Встала на самую середину, подняла голову и тихонечко протянула:
– Ал-ли-лу-и-я!
Ух ты, как звучно получилось, и уходит, уходит, как по лесенке голос куда-то ввысь. Повторила потише:
– Ал-ли-лу-и-я!
Звук возвращается, как будто с неба, и уже такой красивый, будто голос не мой, будто его кто приукрасил, да так отшлифовал, что можно и допеть:
– Ал-ли-лу-и-я!
Прислушалась, а сверху еще отзывается: «…и-я». Вот это акустика! Даже я пою! А вчера от волнения ничего не слышала. Ну, раз так, надо повеличать святого, поблагодарить за всё. Ведь, как сказал владыка, такое чудо может совершиться только по молитвам старца Иоанна.
– Величаем, величаем тя, святый праведный отче наш Иоанне и чтим святую память твою. Ты бо молиши за нас Христа Бога нашего!
Последние слова прозвучали как-то уж особенно красиво. Что это? У меня еще и голос раздвоился? Я оглянулась.
– Здравствуйте, Е.М., – прозвучал этот «второй голос», да такой знакомый, приятный.
На меня сверху вниз смотрели синие, синие глаза. Их обрамляли ярко- солнечной каймой копна волос на голове и борода, в которых как-то по-особенному причудливо блестели ярко-белые паутинки. Это сединки! Это седина в ярко-рыжей бороде? Да это же Иван!
– Иван, это ты? Это ты сейчас пел? Здравствуй!
– Я не уверен, неужели это я так пел? А Вы-то как хорошо пели и чисто, правильно. Я петь-то не умею, но слух у меня есть, я же гармонист, если помните.
– И у меня только слух, а голоса нет. А здесь как-то получилось спеть. Откуда ты, и куда путь держишь? Один, или опять со священником и его матушкой?
– Один. – Он как-то сразу погрустнел, и я увидела, как он изменился, как даже постарел за этот год с небольшим. Ведь тогда седины не было, борода была ярко-рыжая, как у оптинского монаха Ферапонта. – Пойду, пожалуй, договорюсь насчет ночлега, а то в машине не хочется опять крутиться, а потом поговорим, как в прошлый раз. Я так часто вспоминал Вас, так хотелось опять поговорить с Вами. А вчера попал на такое торжество! К Вам не получилось подойти и поздравить. Вы с владыкой Серафимом шли куда-то…
– На трапезу в батюшкину келью.
– А то группы людей, сменяя одна другую, обступали Вас, а потом вообще потерял из виду и уехал к роднику, там на стоянке рыбаков и переночевал в машине. Да, кстати, у вас очень хороший владыка, и молодой. Это не только мое мнение, я от многих еще во время службы слышал, – всё говорит, говорит Иван, не давая даже слова вставить.
– Да, хороший, молодой и умный! – наконец-то вставила и я свое слово. – Иван, Иван, не надо насчет ночлега договариваться, у нас теперь есть где ночевать остро нуждающимся. Вчера у нас человек десять ночевали.
– Правда? Вот хорошо-то, а то дядя Юра мне давеча не открыл, его, наверное, дома нет.
– Ваня, я так рада тебя видеть, но ты как-то уж очень изменился.
– Постарел.
– Ну, уж сразу – постарел, просто другой какой-то стал, возмужал, что ли, заматерел.
– Заматереешь тут, – с тоской вырвалось у него, и я пожалела, что с такой простотой повела с ним разговор.
Видно, у него не так уж просто всё теперь, хотя и тогда жизнь его простой никак уж не была. Помолчали. В храме очень хорошо, но надо как-то выйти из затруднительного положения.
– Иван, я еще не завтракала, а ты?
– А я тем более, – повеселел он.
– Вот и хорошо, пойдем в трапезную, у нас в холодильнике еще много чего осталось после праздника.
Стол накрыли вместе с ним, он привычно помогал мне, помнит, видно, прошлое пребывание у нас. Едим, я обдумываю, как теперь с ним говорить. В прошлый раз он ел так, что забывал ложку около рта, рассказывая о своем житье-бытье. А сейчас ест молча.
– Ваня, ты был на празднике, видел всё своими глазами, так что мне уже нечего тебе рассказывать, ты расскажи, как у тебя дела? Говоришь, что настоятеля у вас перевели?
Иван помрачнел, даже борода, кажется, темнее стала, или просто здесь солнце не попадает на него.
– Перевели, – взял себя в руки Иван. – Опять дежурные батюшки служили. Один из них нам особенно понравился, и я только замолвил словечко благочинному, как нам его и назначили настоятелем. Оказывается, он только приехал из другой епархии, и ему еще не определили место для служения. А тут я со своей просьбой. Натерпевшись от прежнего настоятеля, я буквально на руках его носил.
– «Наконец-то я узнаю речь Ивана Васильевича», – подумалось мне. – «Эмоциональная, искренняя, непосредственная».
– Почти год у нас служил, – опять, было, сник рассказчик, но устоял, удержал себя от уныния, хотя было видно по его прекрасным глазам, что в них таится такая неизбывная тоска, которую и я понять-то, наверное, не смогу.
– А что, сейчас его у вас нет?
– Нет, тоже перевели.
– Ваня, если тебе так тяжело рассказывать, то и не надо, давай о чем-нибудь другом. Как чувствует себя твоя Марина?
– …Моей Марины уже нет, Царствие ей Небесное.
– Ваня, прости меня, я же не знала. Прими мои со…
– Ничего, ничего, год уже прошел, сейчас мне полегче. А тогда…
– Ванечка, миленький, прости, что растревожила такую рану.
– Ну что Вы, это Вы меня простите, что навалил на Вас свои проблемы.
– Ваня, всё равно, каким бы сострадающим не был слушатель, всё равно он не почувствует той тяжести горя, которую испытывает скорбящий рассказчик. Только то может понять твой собеседник, что хоть в какой-то мере сам испытал что-то подобное.
Повисло тягостное молчание. Я не знала, как себя вести. Мое обычное многословие так неуместно сейчас. Да и вообще, многословие – это грех, которым я страдаю. Ведь сказано: «Да, да – нет, нет, остальное от лукавого». Господи! А мне-то что теперь делать? Я сейчас в таких обстоятельствах, что мне двумя словами не обойтись. Да и этот мой грех не самый большой. Господи! Прости, научи! Где уж мне утешать другого? Самой-то как жить?! Куда мне с моими проблемами и грехами? Господи?!
– Е.М.? Да Вы что? Что Вы так расплакались? Прошло всё уже давно, мне сейчас полегче. Успокойтесь. И если уж откровенно, Вам я могу сказать, что мне стало легче, когда умерла Марина, особенно, когда прошло 40 дней после ее смерти. Она только три дня была в коме. Инсульт. Вы, знаете, в глубине души я даже был рад, что она умерла. Вы единственная, кому я говорю это. Вы хоть и чужой человек, и я почти не знаю Вас, но как-то чувствую, что Вы родной, свой, не знаю, как это объяснить, в общем, Вы поймете, – взглянув на меня, он испугался, выражению глаз моих испугался. Стал утешать меня, не догадываясь, что я плачу не только о его Марине:
– Сейчас я молюсь о ней, псалтырь читаю, надеясь вымолить ее душу.
Мысли роем закружились в моей голове, и я теперь уже не могу вспомнить, что говорил Иван Васильевич. Я слышала звук его голоса, но смысла слов не улавливала, видела только его каштановые, с обильной проседью, волосы, усы и бороду, и думала только о том, какие беды выбелили прекрасную шевелюру этого, еще совсем молодого, человека. Сколько ему, лет 45-50? Жалость уколола мое сердце. Ну нет. Он молодой, сильный, он вырос в деревне, в хорошей семье, он русский, он выстоит!
– Е.М., да что же Вы так плачете-то? Ну, ладно, я больше не буду тогда говорить, если Вам так тяжело это слушать.
– Нет, нет, говори. Прости, Ваня, старушечьи слезы.
– Какие еще старушечьи? Вы еще совсем молодая, глядя на дела, кото…
– Спасибо, на добром слове, Ванечка, но мне уже много лет. Ты кем числишься у себя на приходе?
– Я-то? Да я и председатель приходского совета, и ктитор, и бухгалтерия, и сторож, и дворник, и уборщик. Меня ведь все бросили, никто не помогал, когда убрали прежнего настоятеля. Вот я и утешал себя молитвой и милостыней, которую оказывал новому настоятелю. Постепенно прихожане вернулись. Я успокоился, думал всё, все беды позади. Душой-то, вроде, успокоился, а вот тело стало сдавать. Три раза зимой в больнице лежал. Лечился. Лечился спокойно, думал: в доме порядок, «квартиранты» (батюшка с матушкой) у меня хорошие и в храме настоятель надежный. Ну, и расслабился. Надумал к батюшке на исповедь сходить. У меня ведь еще какая беда? Я по простоте своей залез в такие долги!
– Как это?
– Да как? Еще когда восстанавливали храм, рассказали мне, видимо, умышленно, что одну семью приставы выгоняют из дома, так как они задолжали банку некую сумму. Я ведь жалостливый, уговаривали меня, да и недолго уговаривали, я ведь сам бегу, «как на пожар», стараясь помочь людям. Обещали вернуть через два месяца, привели серьезные аргументы, но вот и до сих пор не отдают. Второй год, нет, уже третий пошел, прячутся от меня.
– И что они говорят?
– Да ничего не говорят, я же говорю: прячутся. Скажете: дурак, сам виноват!
– Нет, не скажу, я ведь тоже…
– Надо сказать, – не дал он мне договорить, – я ведь еще двоим почти так же одолжил: одному на месяц, другому до Нового года, большие суммы. Хорошо, что деньги мои, квартиру свою в городе тогда продал.
– А расписки взял?
– Взял, а что толку? Теперь надо только судиться, я же не пойду к ним выбивать долг, как приставы…
– Они что, Бога не боятся?
– А вот сами рассудите, боятся или не боятся? – буквально захлебнулся он своими словами.
– Вань, чувствуется, что не выслушать тебя нельзя, у тебя в груди «вулкан», поэтому давай пообедаем. В холодильнике, видел, какие вкусности остались? Подкрепишься, успокоишься немного, а то, я смотрю, как бы «криз» какой не случился. Хорошо, что сегодня выходной у нас в кельях, народу так и так никого нет. Можно спокойно пообедать.
– Это уже обед?! А я и не заметил, как время пролетело…
– Мы с тобой еще сходим к роднику, искупаемся. Смоем страсти свои, к дубу сходим, помолимся. Ты в прошлый раз ходил к дубу-то?
– Ходил, и в старую келью ходил.
– Вот, и на могилку сходим. Старец Иоанн перед смертью приглашал всех страждущих на могилку, в келью на улицу Колончик, где он жил у двоюродной сестры Натальи последние годы. И умер там. А то ведь скоро ремонтировать будем ее, обветшал домик очень, надо укрепить. Знаешь, сколько людей, молясь там, получали утешение и исцеление? Надо сохранить эту святыню.
– Знаю. Может, потому я так терпеливо перенес и смерть жены, и перевод настоятеля, и все остальные проблемы. А сейчас вот сил нет терпеть. «…Остался я один, но и моей души ищут, чтоб отнять ее» (3 Цар.19:10). Мне навязчиво лезут в голову эти слова пророка Илии, хотя и знаю, что́ Бог ответил ему, но страдаю, не могу ничем себя утешить. Маловер, наверное.
***
– Ваня, мне надо отдохнуть, отдышаться после такого подъема.
Сели на бревнышке перед полянкой, в конце которой дуб стоит. Тихо. Красиво. Уже половина сентября, а лес бушует густой зеленью. Редкие пожелтевшие листья на березках и кленах звездочками горят под склоняющимся к западу солнцем. Дубы стоят темно-зеленые, мощные. Их тут еще четыре, но они стоят, окаймляя полянку, в сторонке от батюшкиного дуба. А печальный свидетель страданий старца стоит особняком, он огорожен голубой оградкой. На нем фотография Иоанна Оленевского, и висит сохранившаяся с тех лет веревка, которой был привязан к дубу страдалец. Веревка хранилась у Морозова М., отец которого нашел и снял старца с дерева. Лет семь назад родственники передали ее нам. А среди корявых сучьев притаился «черный ворон», как будто ждет смерти святого, но не дождется. Муляж, конечно, но впечатление производит. Сразу представляется, как стоит, едва касаясь ногами земли, Иван Васильевич, весь обвисший телом, туго связанный этой веревкой-канатом. Мухи ползают по лицу, прилипают к слезным дорожкам на впалых щеках. Всё лицо в шишках, искусано комарами, они сидят, надутые, насосавшись батюшкиной крови, слепни выпихивают их и сами впиваются в тонкую кожу старца. Как терпел он, страдалец невинный! Трое суток так висел, пока не нашли его. Видимо, когда снимали, а может, и когда привязывали страдальца, дерево надломили. В те времена дубок был еще молоденький. А теперь это мощное дерево, но на месте надлома так и растет ступенькой, как указатель, не давая людям забыть место лютых мучений святого. А таких мест много, его ведь не раз привязывали.
– Вань, а ты ведь тоже Иоанн, как наш святой. Пойди к дубу, обними его и помолись. Люди рассказывают, что скорби с души, как водой, смывает у этого дуба, я и сама испытала. Вот только, когда старца снимали с дерева, спрашивали, кто, мол, тебя так, отец дьякон? Скажи, мы накажем. А он отвечал: «Бог с ними, Бог с ними, я за них молился». Разве мы сможем так?
Иван как с цепи сорвался: в несколько прыжков перемахнул через полянку и буквально впился всем телом в дерево, обхватив его руками. Я не пошла за ним. Даже подальше отошла. Пусть выплачется у дуба. Тяжело ему. Я-то понимаю его. Он еще на могилке рассказывал, что односельчане тогда в церковь перестали ходить (как будто в церковь они не к Богу ходят, а к нему), не только из-за того, что обвиняли его в наказании настоятеля, они еще боялись его потому, что считали, что будто он виноват в смерти соседа, и не только его. Всех «собак» на него навешали.
– Я, когда вернулся в отцовский дом, – рассказывал еще за обедом Иван, – сразу заметил, что сад за двором уж очень узкий стал. Я думал, что это в детстве мне всё казалось просторнее и шире. Потом родители рассказывали: с одной стороны родственник какой-то троюродный поставил баню, и метра на два залез на наш огород, Отец хоть и попенял ему, но шум поднимать не стал, здоровье не позволяло, да и родственник всё-таки.
Тогда ведь межевания не было, строили, кто где захочет. А с другой стороны жила семья, прибывшая из Узбекистана, что ли, или Таджикистана. Тоже еще до меня. Глядя на нашего «родственничка», сосед тоже баню построил на нашем огороде, и тоже метра два занял. Вот я и заметил, что усадьба узкой стала. Но родители тогда слабые уже стали, да и не думали, что я вернусь на родину, не очень-то и перечили. А новый сосед оказался человеком без совести, и погреб построил на уровне бани, и сарай для скота. А потом канализационную яму вырыл буквально под окнами родительского дома. Я тогда этого не видел, усадьба наша была запущена, заросла бурьяном и не видно было, где яма. А вонь, конечно, напрягала. Я несколько раз пытался урезонить мужика, чтобы он хоть яму перенес, или хотя бы закрыл ее, но с него, как «с гуся вода», да и мне было не до него. Марина тогда сильно болела, дела тоже закрутили, не до этого было. А этот наглец так и старался какую-нибудь подлянку выкинуть. Как будто он прямо питался этой своей пакостью. То вишни в дальнем саду у нас вырубил, думал, мы не увидим, зарос, конечно, сад. То гусей выпустит на наш огород. Уже и вспоминать не хочется, сколько он гадостей делал.
А тут вот я так задолжал зарплату рабочим, а деньги за квартиру ушли в «другом направлении», что стал подумывать дом родительский продать. С восстановлением храма село как-то окрепло, молодежь стала оставаться, цены на дома выросли, я и подумал, что как раз покрою долги. Стал оформлять документы, межевать участок, тут с соседями опять возник конфликт. Одно к одному. Народ и так из-за настоятеля против меня был настроен, а тут эта ситуация «подлила масло в огонь». Сосед на меня: «Вон тебе место рядом с твоей Мариной». Я не устоял, бросил всё, говорю: «Бог тебе судья». И не занимался больше этим. Вот только летом баба Дуня рассказала мне, что сосед умер, а он почти мне ровесник, и в его смерти меня обвиняют. Жена его говорит, что расстраивался он из-за этого межевания. Потом только моя преданная баба Дуня провела «расследование». Оказывается, у него была онкология, еще два года назад была операция (рак желудка), но они скрыли, сказали – грыжа. Он пил постоянно, вместо диеты, а межевание тут не при чем.
***
– Е.М., Вы любуетесь на храм? – вывел меня из задумчивости голос Ивана. Розовые веки набухли, но глаза сияют такой голубизной, что невольно подумаешь: так не бывает. Прямо яркий аквамарин брызжет из глаз, и такой ласковый, спокойный. «Слава Богу!» – подумалось мне.
– Всё село отражается в зеркале пруда, и храм, и келья-музей! – продолжает Иван.
– Да, но далековато от пруда, мелкое изображение получилось, рыбацкий домик только, да родник с купальней хорошо видны, но всё равно красиво!
– Красиво! У нас тоже красиво. Усадьба прямо на берегу пруда, храм – повыше. Как наяву вижу бабу Дуню. Бежит к мосточку, нарядная такая. Я после Марины отдал ей все вещи, пусть поминает, – голос у Ивана веселый, спокойный.
– Вань, а помог, видно, тебе тезка, – осмелилась я, но насторожилась.
– Помог, я ведь полный его тезка, тоже Васильевич, – как-то просто ответил он, и я расслабилась.
А он продолжает:
– Баба Дуня, как стала нарядная ходить, и духом преобразилась, осмелела. Говорит: «К Богу в церковь всё красивое надо надевать, самое лучшее». И озорно добавляет, дразня своего Матвеича: «Если бы в молодые годы у меня были такие наряды, не видать бы тебе меня». А он и не сердится, тоже любуется ею. Она складненькая такая старушечка, и рукодельница… К каждому наряду свой платочек – это уж она сама покупала. И к каждому празднику свой цвет. Прямо цветочек, а не баба Дуня.
– Ваня, это ты как цветочек расцвел, такой радостный, красивый, родной, будто сроду тебя знаю.
– Мне тоже так кажется. Кажется, что Вы мне родная, как мать.
Вот это объяснение! Вот какая благодать разлилась. Вот так бы всех любить, и даже врагов. А Иван продолжает каким-то ликующим голосом:
– Баба Дуня так осмелела, такую «проповедь» развернула, многих вернула в храм…
– Ваня, а ведь уже и ужинать пора, пойдем родниковой водички зачерпнем, – заторопилась я погасить нахлынувшие на него снова какие-то тяжелые воспоминания.
Ели молча, но к концу ужина Иван Васильевич как-то просиял:
– Вы знаете, Е.М., я вспомнил молитву оптинских старцев. Там есть слова «Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой».
– Ну, вот, Ваня, как важно не забывать молитвы старцев, вот какое действие они в душе производят! А то я думала, что ты прямо погибнешь от своих горестей.
– Да мне просто хотелось Вам это рассказать, – озорно засмеялся он, – и чтобы вы на моих ошибках учились и не ошибались так, как я.
О! Ванечка! Опоздал учить меня уму-разуму. Я уже давно эти ошибки допустила, и до сих пор не знаю, как их исправлять.
***
13 сентября. Утро. Встала пораньше, хотела убрать клумбу перед алтарем. Перекрестившись на храм, взглянула в сторону трапезной, где перед окнами стояла «десятка» Ивана, и ахнула. Машины нет. Неужели опять уехал, не попрощавшись? А говорил, что рано не поедет. Душа затосковала. Как он теперь жить будет? Квартиру продал, теперь дом продать хочет. А сам где будет жить? Да и сын с дочкой – согласятся ли продать дом? Человек он еще молодой, вполне мог бы снова семьей обзавестись, да вот, у него теперь «ни кола, ни двора». Найдется ли еще такая душа, которая могла бы понять его и пойти с ним рядом?
Зашла в церковь. Свет падает по-другому, рано потому что. Вспомнилось, как пели вчера. А сегодня почему-то иду на цыпочках, не хочется нарушать эту таинственную тишину. На столе лежит открытый акафист «Слава Богу за всё». Открыт на восьмом икосе. Взгляд упал на строчку:
Слава Тебе, врачующему скорби и утраты
целительным течением времени.
Слава Тебе, с Тобою нет безнадежных потерь,
Ты даруешь всем вечную жизнь.
Слава Тебе, Ты одарил безсмертием всё доброе и высокое,
Ты обещал желательную встречу с умершими.
О, Боже! Почему эти строчки читаю я, а не Иван? И тут же взгляд упал на десятый икос:
Слава Тебе, за промыслительное стечение обстоятельств.
Господи! Да именно мне как раз и надо было это увидеть!
Слава тебе, неиссякаемая бездна прощения.
Слава Тебе, за промыслительные встречи с людьми.
«Господи! Как же ты любишь нас!» – взмолилась я.
– Доброе утро Е.М.! И опять Вы в слезах!
– Ваня, да как же без слез-то? Смотри, что мне открылось!
Иван зачитался. Я стояла не шевелясь, чуть дыша. Когда он поднял глаза, у него тоже они блестели. Он засмущался, стал перебирать на столе книжечки, иконочки. Я отошла на середину храма и вдруг:
– Е.М. давайте опять споем! Смотрите, что я нашел!
– Ваня, мы опять сейчас будем плакать, – заволновалась я, увидев, что он нашел.
– Ну, никого же нет, рано, давайте поплачем. Я и мотив знаю.
Слава Богу за всё!
Где-то там далеко, и когда-то давно
Жил премудрый и опытный старец,
Он всегда говорил, непрестанно твердил:
«Слава Богу за скорбь и за радость».
Припев:
Слава Богу за всё, Слава Богу за всё,
Слава Богу за скорбь и за радость!
Если верный твой друг что-то грубо сказал,
Плохо стал он к тебе относиться,
Знай об этом, мой друг: воля Божия тут,
С этим надо всегда нам мириться.
Припев:
Если ты заболел, занемог тяжело,
И не можешь с постели подняться,
Значит, так суждено, по грехам нам дано,
И не надо роптать и бояться.
Припев:
Если кто на тебя клеветал и роптал,
То не надо и этим смущаться.
Знай, Господь для спасенья тебе это дал,
Надо всех нам любить и смиряться.
Припев:
Если кто-то тебя чем-то вдруг оскорбил,
Не старайся пред ним оправдаться.
Не скорби, дорогой, усмиряйся и знай:
Так Господь помогает спасаться.
Припев:
Если, может, покажется Крест твой тяжел,
Не по силам тебе он достался,
Знай, Господь не по силам тебе б не послал,
Не ропщи, а люби и смиряйся.
Припев:
Научись ты творить волю Божью всегда,
Может, скоро мы будем гонимы,
И с сумой на плечах, со слезами в глазах,
И родными не будем любимы.
Припев:
Если будут печаль, и болезни, и скорбь,
Если снова страдать нам придется,
Никого не вини, а всегда говори:
«Всё от Бога нам грешным дается».
Припев:
Наши годы пройдут, все друзья отойдут,
Незаметно приблизится старость.
Но всегда говори, неустанно тверди:
«Слава Богу за скорбь и за радость».
Припев:
Слава Богу за всё, Слава Богу за всё,
Слава Богу за скорбь и за радость!
Последние звуки спустились с высоты, и мы смущенно замолчали, мысленно благодаря акустику.
– Ванечка! А я думала, ты уехал, смотрю, машины нет, – нашлась я, что сказать, выводя обоих из неловкого состояния.
– Я машину мыл, – обрадовался и Иван простому выходу из неудобной ситуации.
– Ты на роднике мыл?
– Нет, что Вы, на святом местечке я себе не позволю.
– Значит, на пруду?
– На пруду тоже нельзя, – засмеялся рыжий красавец, – это рыбкам не понравится.
Входная дверь хлопнула, и в притворе послышалось шуршание.
– Паломники, наверное, но сегодня тоже выходной, а я хотела идти завтрак готовить, – взглянула я на Ивана. – Хотя паломники – это те, которым мы и призваны служить и днем, и ночью, и в выходной, конечно.
– Ничего, позавтракаем попозже, – успокоил меня понятливый Иван.
Вошли двое. Женщины в длинных юбочках с мокрыми, грязными подолами, видно с родника, да еще по росе шли. С рюкзачками, в боковых сетчатых карманчиках которых торчали длинные узкие термосочки. Под ремни подоткнуты видавшие виды спортивные коврики.
– Вы слышали пение? – почти в один голос спросили они.
– Нет! – как сговорившись, буквально выдохнули мы, и, наверное, очень покраснели от стыда за наше пение и за ложный ответ.
– Это у вас тут, значит, ангелы поют, раз службы нет. А почему вы не слышали, мы так долго стояли у храма и наслаждались этим пением.
– Мы, наверное, не достойны, – пошутил Иван, чтобы хоть как-то выкрутиться.
А гости и не думали шутить, рассказывая, что они и там-то слышали, и где-то еще, и даже на развалинах храма какого-то. Не знаю, как Иван, а я была готова сквозь землю провалиться. Вот к чему приводит ложь, даже самая маленькая, даже, как мне показалось сначала, во спасение.
– Ну, наконец-то вам построили храм, как он называется? – спросила одна из них, что в белом платочке.
– Храм построен в честь святого праведного Иоанна Оленевского, – отчеканил Иван Васильевич. – Вы же были на освящении, я вас видел. Не слышали, что ли?
– Я слышала, что про этот храм стихи написаны? – спросила вторая паломница, в голубом шарфике. – Не знаете, где их приобрести можно?
– А в том доме, через дорогу, что сейчас? – перебила ее первая, которая постарше.
– Введенская церковь.
– Какая церковь? Церковь же вот – Иоанна Оленевского, – занервничала паломница.
– А там Введенская церковь, мы там семь лет молились, пока храм строился, – смиренно ответила я. – Хотите, сходим туда, там и десничка батюшкина, т.е. частица мощей.
– Я в такие места не хожу, – отрезала старшая, –там же просто музей?
– Ну да, в одной из комнат был музей старца Иоанна, – с добром отвечаю я…
– Да там же кровать стоит! – не унимается женщина, поправляя съехавший с головы белый платочек не первой свежести.
– Кровать тоже стоит в одной из боковых комнат. Ведь этот дом люди строили для себя, а потом Господь так управил, что дом стал храмом. Вот кровать там и осталась, но не в самом храме.
– В каком храме, там же молитвенный дом?
– Правильно. Дом по-гречески – храм. Просто на Руси величественное строение называют по-гречески – храмом, а строение маленькое – домом.
Но разъяренная паломница не хотела уступать свое лидирующее мнение:
– Мне священник сказал еще года два назад не ходить туда – я и не хожу.
– А откуда же Вы всё знаете: и про музей, и про кровати? И кто этот священник, который так мог Вам сказать?
Женщина осеклась, замолчала.
– Ну, хорошо, – вступился за молитвенный дом Иван, – а зачем Вы в храм пришли?
– Мы пришли Богу помолиться, поклониться Иоанну Оленевскому, всем святым, свечи поставить, подать записочки о путешествующих, – выручила подружку та, что помоложе.
– Вот я и вижу, как вы кинулись молиться и свечи ставить, – уже строго заключил Иван.
Обе, как по команде, кинулись к двери.
– Идите с Богом, путешественницы, – уже с горечью добавил Иван.
– А вы недостойны ангелов слышать, – швырнула последнее слово старшая.
Мы пристыженно засмеялись.
– Ванечка, мы же с тобой сейчас только пели: «…не ропщи, а люби и смиряйся».
– Ну, это же ангелы пели, – попытался он отшутиться, но как-то смущенно замолчал.
* * *
Сладкий чай я пила пополам с солеными слезами. Вот почти, как у поэта, только там про кислый квасок.
– И куда же ты теперь, Иван Васильевич?
– Грехи замаливать, сами видите, какой я грешный.
– И куда же?
– Вот дом продам, – растянул он как-то последнее слово.
– Всё-таки решил продать? – испугалась я. – А с чем же ты останешься?
– У меня еще пасека есть, она подороже дома будет. Если всё сложится, перевезу ее в монастырь, буду молиться, трудиться и всех медом кормить. Ну вот, Е.М., опять залилась слезами. Вы сейчас о ком плачете, обо мне?
– И о себе тоже.
– Не плачьте, еще неизвестно, как Господь управит. До свидания. Вот, встречайте, к вам опять гости, по номерам видно, из Саратова. Может, они настоящие паломники-богомольцы.
– В добрый путь, храни тебя, Господи!
– Я еще приеду к Вам, если пригласите, конечно.
– Конечно, конечно, – слезы не давали сосредоточиться и сказать что-нибудь путное…
Последние приготовления
Скорби сердца моего умножились;
выведи меня из бед моих.
Пс.24:17
– Ну что, нашлась эта сорочица? – опять заторопилась П.П.
Приехали всё-таки саратовцы, как обещали. Привезли всего: и продукты, и белье постельное, видно, опять ночевать будут.
– Нет, не нашлась, – ответил кто-то из своих.
– Ну, у Вас хоть какие-то предположения есть, куда она могла деться?
– Да уж чего только не предполагала, – ответила я, разглядывая сумки саратовских гостей. – Вот, даже думала на паломников, которые ночевали тогда.
Гости переглянулись:
– На нас?
– На всех. Думала, может, у кого такой же пакет был, как тот, в котором лежала сорочица.
– Какой еще пакет? – занервничала Людмила.
– Ну вот, вы привезли белье, и каждый в своем пакете. И тогда я думала, может, кто-то принял пакет с сорочицей за свой, и забрал.
– Но Ваш-то пакет в алтаре был, как же мы могли…
– Ну, хватит, – опять спасла положение М.П., – что только не подумаешь в таком отчаянном положении. Мы ведь хотели услышать про паникадило и алтарь.
– Да я уже рассказывала…
– А нам расскажете?
– Да что уж старое-то вспоминать. Всё прошло и надо забыть.
– Е.М., Вы же дневник пишите, прочитайте тогда, если рассказывать не хочется, – выдала Фотиния, – Вы же это записали.
– Ну, ладно, слушайте, почитаю.
28 августа 2016 года, воскресенье.
Служба закончилась. Смотрю из окна молитвенного дома на храм. На куполе блестит «ожерелье с кулоном». Надо же, как иногда лучи солнечные падают. Душу словно облило радостью – внучке Сонечке уже 20 дней, слава Богу, такая радость. И тут же откуда-то навалилась тоска, да такая тяжелая, тягучая. Вспомнилось, что на службу народ не ходит, уже целое лето, мстят мне, что о. Александра перевели, как будто это моя вина. Ерунда, конечно, не стоит и волнения. Сейчас вот действительно есть о чем волноваться.
Еще ранней весной всё спланировалось: штукатурка стен; потом полы; потом электричество и отопление. В мае заказали иконостас, обещали к 5 августа установить, но… К 11 сентября прямо клялись, что успеют. И вот сюрприз: осталось две недели, а художник, который делает паникадило, пропал, на связь не выходит. Пришлось подключить всех своих знакомых в Пензе к его поискам. Я знала только, что он недалеко от Митрофановского храма живет. И удивительное дело – нашли. Оказывается, он запаниковал, что не успевают, и пропал, и на работе на показывался. Потеряли еще две недели, но с паникадилом, вроде, вырулили. Обещали день и ночь работать, но к 11 сентября успеть.
С иконостасом еще тяжелее. Ребята почти всё сделали, кроме деталей, а их срывают с работы на депутатские дела. Выборы скоро, и эти высококвалифицированные мастера делают лавочки, детские площадки и т.д. Мастера говорят, что от них ничего не зависит, идите к директору, он всё решает, но вдогонку сказали, что это всё безтолку. И как мне с таким «благословением» идти? Господи, помоги!
Настоятеля у нас теперь нет, позвонила секретарю епархии. А он где-то далеко – отдыхает, но благословил идти к директору. Пошла, а это где-то за станцией «Пенза-4». Еле нашла, уморилась, жара была. С собой взяла хлеба и воды – ночевать собралась. Думаю, что не выйду из кабинета, на коленях буду стоять, пока не получу разрешения на продолжение работ. А когда собиралась, случайно при встрече с одним своим бывшим учеником поделилась своей проблемой. Он сказал: «Идите, это мой однокурсник, он хоть и «крутой», но добрый парень». И правда, когда я представилась, лицо его было равнодушным, а когда сказала про однокурсника и про освящение храма Иоанна Оленевского, так он тут же стал звонить, распоряжаясь о работе и в выходные, и дал еще одного помощника, чтобы успели к сроку. Уже не помню, как домой добралась. Жила-то я в основном в Оленевке. А в Пензе, дома, съела лишь хлеб с водой, который брала с собой. Мужа дома не было, и никто мне не приготовил поесть, да и был бы он дома, так еще и отругал бы, что хожу, куда не надо, и делаю, что не надо…
Взгляд опять прильнул к храму. Плитку на полу уже заканчивали класть, леса сняли, но всё валяется перед храмом. Надо убрать, а кто это сделает? Кого просить, кого нанимать? Отопление тоже параллельно ведут, а сколько с ним было мытарств, вспомнить страшно! Хотя сейчас хорошо работают, молодцы. И остальные бригады – молодцы.
Сейчас храм открыт, значит, плиточник просушивает кладку, а сам, наверное, отдыхает. Жарко. Он с солнышком встает и работает по холодку. Говорит: «Здоровье слабое, привез целую коробку лекарств, а через два-три дня забыл про них. Так напряженно работаю, а чувствую себя отлично: Иоанн Оленевский исцеляет». Их бригада и стены штукатурила, всё отлично сделали, под роспись. Дай им Бог здоровья и всякого благополучия. Когда стены были еще открыты, всех их, а также их родных, записали на «кирпичики». Они рады были. Ведь церковь потом всегда будет молиться за строителей и благотворителей храма сего…
– Ну а дальше? – не терпелось П.П.
– За 28 августа все, следующая запись только 9 сентября.
– Ну, читайте за 9-е.
9 сентября 2016 года.
О, Боже! Остался один день. В голове «вулкан». Вчера внучке исполнился месяц, а я как в «котле кипящем», не могу дочке помочь. Как стерпеть, когда установку паникадила и иконостаса отложили до завтра. Они же будут мешать друг другу! Но странное дело, все свои страдания вижу как бы со стороны. Подытожилось всё, даже дорожку к храму проложили, рассчитано всё до мелочей, но меня сжигает мысль о том, что о. Павла (секретаря епархии) накануне убедила в том, что всё будет хорошо. А если?! Никаких «если»!
Боже! Это Ты укрепляешь меня, «Ты расширяешь шаг мой подо мной, и не колеблются ноги мои» (Пс.17:37). Нет, ноги колеблются, здоровье-то слабое, а вот душа не колеблется. И ум, и сердце работают, как слаженный механизм. «Бог не выдаст, свинья не съест!». Всё будет хорошо. Надо только немного поспать.
– Всё, больше ничего не написано. Дальше уже 15 сентября.
15 сентября 2016 года.
Прошло несколько дней. Всё произошло! Слава Богу! Храм в честь Иоанна Оленевского освящен. Состояние умиротворенности. Без страха, но всё-таки с содроганием, вспоминаются самые ужасные моменты в последний день перед освящением. Даже не верится, что всё это пережито. Да, пережито, всё позади. Плохое забудется, а хорошее останется. А может, записать и плохое, пока не забылось? Потерпи, тетрадочка, сейчас я спокойна.
В субботу, 10 сентября, с утра убираемся с Юлией. В алтаре покрыли новыми льняными скатертями столы, которые поставили заранее, как велел о. Павел. Три сумки необходимых вещей разложили на столах, на подоконниках. Всё протерто, поглажено. Ждем машину с иконостасом. Успели сделать всё-таки, а то уже хотели временный заказывать.
Но… пошли звонки. Они не могут сейчас, приедут после обеда. Но ведь после обеда приедут с паникадилом! Ведь всё было распределено по минутам! Они оправдываются – причины объективные. Сейчас даже писать об этом не хочется. Даже сейчас пульс стучит, как у спортсмена, когда он в гору бежит. А тогда!
Звонок второй бригаде – может, они смогут с утра. Нет, не смогут. Габариты большие и нужный кран-манипулятор будет свободен только после обеда. Что делать? Кто поможет? Только святой, наш старец Иоанн. Батюшка, помоги! Они согласились работать ночью. Как? Это последний срок. Никакого запаса временного не остается. Господи!!!
И сердце успокоилось, появилась уверенность. Даже нашлось время, чтобы определить гостей на ночлег, покушать, чайку попить, хоть и на бегу. Чудо! У меня, было, промелькнула мысль, что не выдержу, а тут такое самообладание! Это батюшкины молитвы!
Уже перед обедом приехали с иконостасом. Ну, слава Богу, появился хоть какой-то запас времени. И вскоре приехала машина с паникадилом. Что-то там сложилось так, что кран-манипулятор может только сейчас. Слава Богу и святому Его!
Да еще чудо! Местные ведь всё лето не ходили в церковь, а тут пришли помогать с ведрами, с тряпками. Попросили прощения, заблудились, мол. Ну, слава Богу! Опомнились! Дождались! Они же сами говорили, что будут в церковь ходить, когда им епархия новый храм построит. Ну, хоть так. А то уже одна женщина в какую-то секту попала, в церковь не ходит, ей там запрещают, так как считают, что причащают в церкви ядом. Каким только способом вражина не отрывает людей от спасительной Церкви, про которую Господь сказал: «Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее» (Мф.16:18)?
И тут явился проверяющий, и началась нервотрепка. Ближе к вечеру он уехал, сделав свое «дело». Но в храме кипит работа, две бригады трудятся и как-то не мешают друг другу, даже помогают, то инструментами, то живой силой. Когда стемнело, появилась проблема с освещением. Но, удивительное дело, решилась и она.
Время летело незаметно, и все проблемы решались по мере их поступления. Но вот, последняя, казалось бы, проблема никак не решалась. Не хватало высоты лесов, и в 12 часов ночи вызвали верхолазов. Не отказались! В 4 часа подключили люстру, т.е. паникадило. Всё засияло. Всё чистое, белое, кроме полов. Но полы были чистыми к 5 часам утра, уже 11 сентября.
– Это всё за сутки?! – спросили в два голоса М.П. и П.П.
Помолчали.
– Неужели это Господь помогает тем, кто строит храм? – сказал кто-то.
– А вражина мешает, – добавил еще чей-то голос, – да, Е.М.? Но почему он так мешает в этом деле?
– Потому, что в храме происходит прикосновение человека к тайне соединения с Богом.
– Он боится этого, потому и мешает. Да?
– Мешает. Но кто может помешать Господу? «Яко Той рече, и быша, Той повеле, и создашася» (Пс.32:9). Вот отсюда и вывод: храмы строит Господь.
– Ах, да, помним, Вы писали, что, когда владыка Вениамин спросил: «Кто будет строить храм?», Вы ответили, что Господь найдет Себе строителя.
– Ну и кто же строил этот храм? – с нетерпением выкрикнула непонятливая П.П.
Все переглянулись, помолчали, и вдруг как прыснули смехом, да таким чистым, радостным, заливистым, прямо неудержимым. Все всё поняли, и П.П., вроде, тоже.
Но действительно ли они поняли? Надеюсь, что только Бог знает, какие два крыла поднимали меня. Без этих крыльев, которые послал мне Господь, разве смогла бы я осилить такие труды?
Слава Богу за всё!
Птенец сойки (Пятигорские заметки)
И сказал Бог Адаму:
проклята земля за тебя.
Бытие 3:17
19 мая 2016 года. Пятигорск, вторая половина дня, солнечно. Иду с 7-го источника мимо фонтана с мостиком. На лавочке молодой отец разговаривает с ребенком лет 4-х:
– Папа, ну почему? Где его мама?
– Вот, вот она, мама-сойка! – показывает рукой в кусты. Там тревожно-нервно как-то скачет из стороны в сторону крупная птичка.
– Папа, видишь, как она ищет его, как плачет, – сам плача, говорит мальчик, ручками загораживая путь птенцу, довольно крупному.
Я тоже заволновалась, поняв, что случилось. И ребенок, наверное, тоже знал, что птенец выпал из гнезда, но летать еще не умеет. Он шустро, хоть и бестолково, прыгает между ножками ребенка и его папы. Мальчик страдает, призывает маму-сойку, подталкивает птенца к ней.
– Не надо, сынок, она всё равно не сможет уже ему помочь, – утешает сына отец.
– И что же теперь с ним будет? – ревет мальчик. – Давай мы сами положим его в гнездо.
– Гнездо высоко, мы тоже его не достанем, – уже нервничает отец.
– И что же теперь с ним будет? – страдальчески вопит малыш.
– Пойдем домой, все равно он теперь погибнет, – сам уже расстроился отец.
– Как погибнет?! – ужаснулся малыш.
– Прибежит какая-нибудь кошка и съест его, – резонно ответил отец и сам испугался своего ответа, предвидя реакцию сына.
– Кошка!!? Съест!!? – в ужасе взревел бедняжка.
У собравшейся толпы тоже ныло сердце за судьбу этого крошечного существа. Но больше было жаль мальчика и его отца. Отца даже больше. Он-то страдает не только от жалости к птенцу, но и от страха за страдание сына. Он подбросил его на руки и ловко, привычным движением усадил его на «загривок», но малыш извивался, цепляясь за волосы отца.
– Папа, папочка! Ну, давай его спасем, папа! – ревел малыш, ударяя ножками в грудь отца. – Ну ведь, его мама тоже умрет от горя.
Мы очень жалели птенца и маму-сойку, но больше жалели мальчика и его отца. Настроение было испорчено, а из-за другой стороны фонтана еще слышалось:
– Ну, судьба у них такая, сынок.
Но сын этого понять не хотел.
Соседки (Пятигорские заметки)
… ибо всякая плоть извратила
путь свой на земле.
Бытие 6:12
10 мая 2016 года. Санаторий «Тарханы», 6 часов утра. Сопровождающая сестра стучит в дверь комнаты 206, куда меня определили – молчание. Еще стучит – опять молчание. И так несколько раз. Девушка, сопровождающая меня, не достучавшись, пошла доложить начальству. За дверью зашуршали. Я постучала. Затихли. Потом опять возня какая-то. Я, грешным делом, подумала, что там молодая отдыхающая торопится выпроводить гостя через балкон. Я резко постучала. Открыла пожилая женщина:
– Какое право Вы имеете в 6 часов стучать? Я буду жаловаться!
– У нас с Вами права одинаковые, – спокойно ответила я, проходя в комнату и на балкон.
– И заселение у нас круглосуточное, – тоже вежливо сказала вошедшая сопровождающая сестра.
– Знаете, что?! – вскипела маленькая, взъерошенная женщина. – Я никому не собираюсь уступать место, здесь только одна мыльница, одна.., – и начала перечислять, видимо, справедливые недостатки сервиса. – Я вам покажу, я вам устрою, мало не покажется. У меня сахарный диабет, а вы меня в 6 часов утра подняли.
Девушка знаками показала мне, что надо выйти. Ей выдали ключи от 208 комнаты, и я спокойно заселилась.
– Всё равно она не дала бы Вам житья, а к Вам мы подселим вновь прибывшую, – объяснила девушка, – а эта женщина нарочно устроила такую шумиху, это чтобы к ней никого не подселили, платит за одно место, а занимает два.
Я устроилась на кровати слева от столика, порадовавшись, что есть где писать. Вышла на балкон, он выходил на дорогу, которую, правда, всю загораживали деревья. Воздух! Не надышаться. Рано. Всё спит. Тихо.
Вышла на улицу, обошла близлежащие улицы и парки. Спать-то ведь не хотелось, и так две ночи в поезде спали, пока ехали. Вернулась. В комнате женщина приятной наружности защебетала, спрашивая и рассказывая обо всем. А.Н. из Мурманска, северянка. Лицо вроде пожилой женщины, но одета по-молодежному. Я решила, что она много моложе меня. Знакомясь, мне она дала на 7 лет больше. Ну это, видимо, из-за цвета волос и полноты.
Первый день хлопотливый – устала. Соседка щебетала, рассказывая о себе, и выяснилось, что она мне ровесница. А разговоры всё о танцах, о плохом выборе мужчин (старые, толстые и больные), о том, какого воздыхателя она оставила на работе.
В этот день погода была сырая и холодная, но воздух напоён ароматами цветущей акации, да и всё цвело. От беготни первого дня да от опьяняющего воздуха захотелось спать. Холодно, но Л.Н. открыла окно:
– Мне жарко, – сказала она, не удосужившись спросить, как мне.
Я стерпела, закутавшись, но всё-таки объяснила, что для меня с моим диагнозом это опасно. Она, поддакивая, всё рассказывала, как недовольна условиями лечения и отдыха. Я уснула под ее щебетание.
А проснулась от страшного холода и храпа, удивляясь, что из этого небольшого существа приятной наружности исходит такой храп, будто его издает, по крайней мере, «Гулливер». «Бронхиальная астма» среагировала, и я начала так кашлять, что проснулась уже соседка. Когда я успокоилась, она вскочила и закрыла балконную дверь, которую она тайком от меня ночью открыла. Легкая штора, раздуваемая ветром, опустилась. Свернувшись калачиком, я пыталась согреться и унять кашель, а северянка ворчала, что ее разбудили и, вообще, она не довольна таким сервисом.
Утром я не могла разогнуть спину. Соседке я сказала, что из-за открытого окна продуло, и не только бронхит, но и радикулит дал о себе знать. Она не созналась, что всю ночь был открыт балкон (это при +5 градусах). Я не стала уличать ее в этом, но напомнила, что мы вечером планировали сходить в церковь. Здесь, в Пятигорске, выстроили великолепный четырехпрестольный пятиглавый Спасский собор.
Л.Н. предупредила, меня, что она ненадолго войдет в церковь, только свечку поставит. Я удивилась: «Быть в таком соборе и не постоять на службе, не помолиться?!». Она сказала, что у нее аллергия на ладан. Еще в 12 лет она в обморок упала, когда священник начал кадить. С тех пор она в храм не ходит, только если по нужде, на минуточку. Подозрение смутило меня, но я предложила ей во время каждения терпеть и молиться Иисусовой молитвой.
Храм огромный, и Л.Н. бегала чуть ли не бегом за свечами и к аналоям, ставя их. Когда началось каждение, она с ужасом в глазах следила за приближающимся кадилом. Не знаю, молилась ли она «Господи, помилуй!», но, когда дьякон с кадилом поравнялся с ней, ее лицо исказилось таким выражением страха, что она пулей вылетела на паперть.
Я вышла следом и, успокаивая ее, сказала, что это благовоние, ладан, каждение – это осенение благодатью… Рядом стояла женщина, слышавшая наш разговор:
– Это бес в тебе, – пригвоздила она. – Кто ладана-то боится? Как в пословице молвится? «Как ч… ладана боится».
Л.Н. мгновенно слетела с высоких ступеней паперти. Шифоновый платок, которым она подвязалась поверх вычурных брючек, слетел. Она этого не заметила и, срывая с головы платок, бросила его на кустик кругленькой туи. Шедшая навстречу ей женщина смиренно собрала платки, положила их в специальные корзины, не выразив никакого удивления. А меня взяла оторопь. Я вернулась в храм, но молитва не шла.
Вернувшись в санаторий, я попросилась, по случаю беспокоившей меня астмы и сырой, холодной погоды, перевести меня, если возможно, на солнечную сторону. Поднявшись на 7-й этаж и выйдя на балкон, я увидела такую панораму, что сердце замерло от восторга. Вот это красота!!! Вот эту-то красоту и видел наш великий земляк Ю.М. Лермонтов, и воспевал ее.
Новая соседка сказала, что это еще не виден Эльбрус, и цепь белых, заснеженных еще гор пятитысячников. Зовут соседку Галина. Высокая, с ярко выраженным бурятским лицом (мать русская, отец бурят, и отчество, и фамилия трудно запоминающиеся), православная, с крестиком, в детстве тайком крещеная бабушкой, т.к. отец был партийным. Она никогда в церковь не ходила, и даже не думала об этом. Жаль. Женщина она добрая, образованная, порядочная.
В общем, подружились. Долгими дождливыми вечерами я рассказывала об Иоанне Оленевском, дала ей почитать стихи, рассказала о строительства храма. Она притихла, призадумалась. Через несколько дней сказала, показывая на небо:
– Да, наверное, там что-то есть… Но не сказала, почему она пришла к такому выводу.
Перед отъездом, провожая меня до такси, она наговорила кучу всяких добрых пожеланий, но была какая-то притихшая, задумчивая. А я сказала ей:
– Галя, Вы такая умная, добрая, как грустно, наверное, Богу, что Вы не с Ним!
Концерт (Пятигорские заметки)
Я и не собиралась на концерт, хотя меня звали соседки-москвички по столу, устала как-то в этот день, да дождь пошел, холодно стало. Оделась потеплее после ужина, и неожиданно для себя зашла всё-таки в зал. Народу было много. Юноша с девочкой-племянницей, с которыми мы вместе ехали от вокзала до санатория в такси, поманил меня рукой, приглашая сесть с ними.
Неприятно и не слаженно загремела музыка, но два парня, разместившиеся перед сценой за столом, что-то там покрутили-повертели – и звуки полились стройно и красиво. Эти звуки породили во мне такие приятные воспоминания, что сердце буквально растаяло от очаровательной мелодии. Концерт назывался «Лучшие хиты 70-х и 80-х».
«Мир не прост», – запели две прелестные девочки на два голоса, переливая мелодию по ноткам так, что зал захлопал посреди куплета.
Платье на девушке, которая пела песню из кинофильма «Оттепель», тоже было фасоном из времен оттепели и сидело так изящно, что даже лучше, чем на актрисе, исполнявшей в фильме главную роль.
Девушки-солистки пели и подтанцовывали себе – и как!!! «Ягода-малина», – поют они, и нежные руки-лебеди, подчиняясь словам и музыке, то взлетали, то опускались вдоль гибких, изгибающихся в танце, фигурок, то змейками вились вокруг шейки и головы.
Зал взрывался аплодисментами после каждой песни, но как-то не дружно. От удивления я оглянулась и увидела несколько групп молодых парней и девушек, которые не хлопали. Их руки были заняты и головы опущены к светящимся экранам телефонов и планшетов. В изумлении я повернула голову в другую сторону, чтобы поделиться с соседом своим недовольством, но… у него на коленях тоже был планшет, и его племянница, не замечая моих возмущенных движений, увлеченно тыкала пальцами в экран, видимо, играя в какую-то игру.
Моему молчаливому возмущению не было предела! Ну ладно, маленькая девочка, а парень-то, ему и 30-ти лет нет. Как можно не замечать этих прелестных волшебниц?! Необыкновенно красивые голоса, безошибочно попадая в каждую нотку (мы выросли на этих мелодиях), выводили звуком, движением тел, рук, ног, глаз такое, что сердце буквально выскакивало из груди.
Зал стоя аплодировал. Душа ликовала от полученного удовольствия, пряча в глубине своей горечь или недовольство на молодежь, не реагирующую на такую музыку.
Девочка-племянница взяла было меня за руку, как делала она обычно на прогулке, но три москвички, соседки по столу, властно подхватили меня под руки:
– Ну, как концерт? – то ли спросила, то ли поделилась радостью одна их них.
– Что? – переспросил парень, думая, что обращаются к нему.
— Великолепно! – в один голос ответила я вместе с двумя другими москвичками.
Все рассмеялись. Девочка выпустила мою руку, поняв, что здесь речь пошла о чем-то не интересном для нее. Ее дядя заговорил с другими молодыми людьми, и они спешно ушли от нас. Мы отошли в сторонку, напевая то «Хуторянку», то «На теплоходе». Зал выдавливал из себя благодарных, напевающих, как и мы, слова прозвучавших песен, и равнодушных молодых людей, по-прежнему уткнувшихся в свои телефоны и планшеты.
– Вера, ты посмотри, и зачем только они ходили на концерт, идут как зомби, – обратилась одна из москвичек к подружке, не замечавшей ничего вокруг. – Вера, ты все поешь, концерт продолжаешь?
У Веры (они категорически не хотели, чтобы их называли по имени-отчеству) действительно был прекрасный голос, и даже какое-то музыкальное образование, полученное в детстве в музыкальной школе. Ей легче было выразить восторг от увиденного и услышанного. Но и мы, безголосые, тоже пытались подпеть ей «…на теплоходе музыка играет…». Проходившая мимо публика понимающе улыбаясь подпела нам: «Стоят девчонки, стоят в сторонке…».
Настроение было двояким. Внешне мы радовались за возможность «вернуться» в молодые свои годы, а внутри нас всех тревожила судьба нынешних молодых людей с телефонами, которые ничего не видели и не слышали вокруг.
Москвички– дамы образованные (они с одного предприятия и уже в третий раз отдыхают вместе в этом санатории), стали вспоминать подобные случаи и мудро рассуждать о новых технологиях и засилии этими новыми вредоносными штучками.
***
А я вспомнила, как ехали мы в поезде в одном купе с молодой парой. Он военный, родом из Ростова, а она – из Сызрани, где и познакомились, когда он учился в Сызранском вертолетном училище. Он, Дмитрий, высокий, сильный, стройный, лет 28-ми, блондин. А Катя до того хорошенькая, как яблочко наливное, тоже светленькая, разговорчивая, в отличие от мужа. Сколько раз она пыталась завладеть его вниманием, отвлечь от телефона, теребила:
– Дима, смотри, смотри, какие цветы, прямо свои «личики-оладушки» подставляют небу, ты не знаешь, как называются эти цветущие кусты?
– Не знаю, – случайно впопад ответил он, не поднимая головы.
– Это бузина, – сказал чей-то мужской голос.
Когда мы заходили в купе, а они оставались у открытого окна (жарко было), Катюша, как лиана, ласкаясь, вилась вокруг мужа, но и эти нежные прикосновения не отвлекали его от этой дурацкой зависимости. Он машинально обнимал ее стройную фигурку, но так же, наверное, можно было обнять дверной косяк или дерево, смотря где они могли находиться. Поезд выныривал из аллей лесопосадок и взору открывался такой простор: то поля, то извилины рек, то хуторки, окруженные опрятными огородиками и садами, что я невольно воскликнула: «Гой ты, Русь, моя родная!..»
– «Хаты – в ризах образа… Не видать конца и края – Только синь сосет глаза», — закончил куплет есенинских строк мужчина-проводник.
Все оглянулись на него. Он покраснел, может, от смущения по поводу стихов, а может, вспомнил, как он вечером грубо отталкивал нас от окон, когда мыл полы и расстилал коврики.
Вот как уживается в человеке есенинская лирика и грубость невоспитанного мужика?
Ехали мы двое суток почти, и трепетная душа Кати несколько раз пыталась обратить внимание своего мужа то на Дон, вдруг разлившийся в широкую реку, на которой уже громоздились баржи, лодки, какие-то кораблики, то на диких уточек и лебедей, а может, цапель.
– Дима, Дима!!! Смотри, маки! – буквально кричала она, пытаясь обратить его внимание на цветы, но скорее всего, на себя. – Смотри, Димочка, они то на поляночке порхают, как бабочки, своими нежнейшими лепестками-крылышками, то ютятся почти около шпал на черной от мазута земле. Ближе к дороге они мельче и цвет их поблекший, как будто выгоревший. Даже на таком месте живут… Выживают…
Дима – ноль внимания. Обиженная его равнодушием Катя зашла в купе, села с нами рядом. Людмила Сергеевна, украинка, с верхней полки, ехавшая из Тынды в Луганск, устав волноваться о судьбе своей матери, расспрашивала Катерину обо всем. Та поведала, что они служат в Приморье, муж вертолетчик, едут к его родителям в гости. Им по 27 лет, но детей пока нет.
Мы как-то некстати захихикали и устыдились этого, так как все поняли, что может и ошибочно, конечно, при таких отношениях вряд ли заведутся дети. Так мы подумали, возможно очень примитивно, но это первое, что бросается в глаза.
Вошел Дима, сел с ней рядом, обнял ее, вернее, обхватил руками, и телефон оказался у ее лица. Она вынуждено радуясь хоть такому вниманию, стала смотреть на экран телефона. Я не выдержала:
– Дима, что ты уткнулся в свой телефон, посмотри на свой цветочек.
– На какой цветочек?
– Да на жену свою. Любовался бы ею, пока она цветет, а то не успеешь оглянуться, как завянет, будет похожа на нас с Людмилой Сергеевной.
Дмитрий ничего не понял, но на всякий случай сказал:
– Всё будет хорошо.
***
– Е.М., а Вы как думаете? – спросила меня москвичка Нина.
– О чем?
– Ну вот, я говорю Гале, что она зря в подарок купила телефон внуку. Вы как считаете?
Я испугалась мелькнувшей у меня в голове тревожной мысли:
– Какой телефон и где купила?
– Да вот на лавочке, перед входом в наш санаторий, – довольно ответила Галя.
Меня обожгла досада на нее. Накануне на этой лавочке телефон iPhone 7 нам предлагал парень за 15 тысяч рублей, хотя он последней модели и стоит как минимум 65 тысяч рублей. Говорил, что всё прогулял, влюбившись до беспамятства, а на обратную дорогу денег нет. Я стала вразумлять его, что жаль продавать такой телефон за бесценок! А он умолял меня:
– Выручай, мать, такое бывает раз в жизни, не девушка, а мечта!
Я сказала, что в телефонах не разбираюсь. Тогда он стал показывать документы на телефон, свой паспорт, на то, что с телефона даже пленка еще не снята, т.е. куплен он совсем недавно. Соседка по комнате Роза, помоложе и лучше понимающая в телефонах, тоже как-то задумалась, позвонила зятю, который «разъяснил» ей, что к чему. Она стала задавать «продавцу» явно разоблачающие вопросы, но он не поддавался и умолял ее купить, согласился продать уже за 12 тысяч рублей. Тут до меня дошло… Я потихоньку зашла в фойе, подошла к охраннику, и он сразу всё понял:
– Не вздумайте купить! Это дешевая китайская подделка! – крикнул он, выбегая за дверь.
Видимо, Галя попалась на удочку этому «промотавшемуся влюбленному». Но как сказать ей? Может, это промысел Божий о нас заботится таким удивительным образом. Что теперь ей делать? Горевать? Или говорить: «Слава Богу»?
– Да, я вижу, – продолжает ничего не подозревающая Галя, – как тут родители мучаются с детьми, у которых есть телефоны. Они как зомбированные, ничего не хотят: ни есть, ни лечиться, ни играть с другими детьми.
– Ну, а ты зачем купила, если видишь, как глупые родители купили своим детям эти штучки, а теперь мучаются? Ты хочешь, чтобы твоя Юля тоже так мучилась со своим Богданом, как эта… — показала Нина на проходившую мамочку с таким «зомби», таща его за воротник куртки.
«Час от часу не легче», – кипело у меня в голове.
– Да вот цена меня сразила, – уж как-то виновато стала она оправдываться, – думала, что такой телефон «крутой» Юля никогда не сможет ему купить, а тут я с подарком. Только вот не знаю, говорить, за сколько я его купила, или нет? А ты, Вера, купила бы своим внучатам?
– Нет, конечно, мои в воскресную школу ходят, им там батюшка разъясняет, что полезно для спасения, а что нет.
Все как-то почтительно посмотрели на Веру Николаевну, а я с жалостью — на растерянную Галю.
В ее глазах что-то заблестело…
К мощам Феодосия Кавказского (Пятигорские заметки)
Слава Тебе за промыслительные встречи с людьми.
Акафист «Слава Богу за все».
Икос 5
18 мая 2016 года, четверг. С 3-х утра шел такой дождь, было холодно, а накануне в Кабардино-Балкарии пронесся смерч, и град сыпал с куриное яйцо, столько бед наделал, что я решила: не поеду. Голова болит, давление поднялось. К обеду небо совсем очистилось, потеплело.
Решила: поеду, экскурсовод тоже уговаривает. Времени мало, собираюсь бегом и столько препятствий почему-то!? Ну, всё, всё мешает: не поеду, не успею. Но почему-то успела…
Взяла с собой две книжечки со стихами, посвященными Иоанну Оленевскому: подарить кому-нибудь. Экскурсию ведет Анна, да так хорошо, интересно, что решила: одну подарю обязательно ей. Всё так понравилось: и чтение акафиста Феодосию Кавказкому в его часовне; и посещение храма Николая Чудотворца, где он молился до самой смерти; и иконы, привезенные святым с Афона.
Вторую книжечку не получилось кому-то подарить. Анна говорит:
– Вот приедем в Покровский собор, и кто выйдет к Вам навстречу, тому и подарите.
Я заволновалась:
– Кто выйдет?
А она добавляет:
– Или настоятеля найдем, или любому священнику отдадим, с просьбой передать настоятелю.
Я застеснялась, засомневалась, может, уж и не надо никому дарить. Анна успокаивает:
– Ну, как Бог управит.
Заходим в ворота и о-о-о!!! Как стрела в небо, устремился храм. Какое великолепие! Вот это да!
Ну, конечно, все стали фотографировать. Несколько успокоившись, заходим в храм и опять о-о-о!!! Застопорились, торопятся фотографировать, ведь скоро вечерняя начнется. Храм кафедральный, три престола наверху и один на нижнем этаже. Анна, показывая на старенького священника, сказала, что этому не надо, очень строгий, не поймет нас.
И вдруг я увидела, как из-за кафедры выходит батюшка, убеленный сединами, как потом я узнала: о. Николай. Благословляет нас всех, спрашивая:
– Кто мне из Пензы привет прислал?
Я оторопела, но, собравшись, сказала:
– Я привезла Вам поклон от Иоанна Оленевского и стихи о чудесах, которые он творит в наше время.
Он меня благословил, взял книжечку и ушел в алтарь. Представляете мое состояние?! Перед самой службой он снова вышел, я устремилась к нему отдать еще и иконочку. Он поблагодарил и сказал:
– Я тоже поэт и родом из Пензы.
Вот так Бог управил.